Мне нравилась Марселла — воплощение силы и уверенности, которых так не хватало матери, и свободы, которой жаждала сестра. Она была взрослой женщиной с великолепным воображением и сохраняла полную невозмутимость даже в хаосе табора.
Я узнала, что цыгане дерутся не реже, чем поют. Трей рассказал, что во многих песнях скрываются оскорбления, поэтому драки случаются часто. Обычно дрались Сидни и его старший брат Иов. Они пугали меня. Я привыкла к мужчинам, чья мужественность была сдержанной и элегантной, как у папы. Ничем не стесненная сила братьев мне не нравилась.
Поначалу я не понимала, почему цыгане приняли нас и позволили сестре подойти к ним так близко. Когда я задала Трею этот вопрос, он ответил, что так решил Фредди, его отец.
— Сидни — его любимчик, — подмигнул Трей.
Ни для кого не было секретом, что Сидни влюблен в Луэллу. Хотя она никогда о нем не заговаривала, я порой видела, как она смотрит на него или улыбается, прогуливаясь под ручку с Пейшенс, которая пугала меня даже сильнее братьев. Я отчего-то не доверяла ей, и она это чувствовала. Она старалась избегать меня и держала Луэллу при себе, дарила ей разные безделушки, которые требовали ответных подарков.
К июлю Луэлла стала нервной и дерганой. Чем больше времени мы проводили с цыганами, тем беспокойнее она становилась. Ее бунт заходил все дальше. По ночам я просыпалась и видела ее у окна. Она говорила, что в комнате невозможно душно и что хорошо было бы спать под звездами.
— Цыгане не спят под звездами, — напоминала я. — Они спят в фургонах и шатрах.
Но я чувствовала, что она меня не слушает.
Наутро после своего шестнадцатого дня рождения, тринадцатого июля, Луэлла устроила скандал из-за отборочного смотра в Метрополитен-опера. Накануне у нас прошел тихий праздничный ужин, и папа преподнес ей пару крошечных жемчужных сережек, которые были приняты с благодарностью. Это была первая трапеза после инцидента у «Дельмонико», когда она не бурила папу взглядом, и у меня появилась надежда, что все налаживается. Но на следующий день, спускаясь к завтраку, я увидела, что Луэлла бушует в гостиной. Она пробежала мимо меня, вздернув нос. Мама смотрела на нее снизу, а потом перевела обвиняющий взгляд на меня.
— Спускайся, — велела она.
Я подчинилась. Ее лоб перечеркнула подозрительная морщинка.
— Происходит ли с твоей сестрой что-то, о чем я должна знать?
Сначала я испытала облегчение от того, что она еще ничего не узнала. Потом — панику, ведь она знала достаточно, чтобы подозревать. Я ткнула туфлей в нижнюю ступеньку:
— Нет.