— Кому звонил, тебе или мне? — спрашиваю я.
— Разве это не одно и то же?
— Конечно, нет. Ты — это ты. А я — это я.
Я даю ей право на самоопределение, вплоть до отделения. Право на автономность. Но она отвергает это право.
— Глупости. Я — это ты. А ты — это я.
Мне тяжело существовать на корточках, и я сажусь на пол.
— Мама, у меня к тебе очень, очень важное дело. Я хочу поехать с Костей на каникулы к ним на дачу.
— Хочешь, так поезжай, — отвечаю я.
Машка не ожидала такого поворота событий. Она приготовилась к моему сопротивлению, а сопротивления не последовало. И было похоже, как если бы она разбежалась, чтобы вышибить дверь, а дверь оказалась открытой. Машка мысленно поднялась, мысленно отряхнулась.
— К тебе хочет зайти Костина мама. Выразить ответственность.
— Какую еще ответственность? — насторожилась я.
— За меня. Вообще…
— А зачем?
Хотя глупый вопрос. Это, пожалуй, самое главное в жизни — ответственность друг за друга.
Я поднимаюсь. Подхожу к окну. Смотрю, как метет мелкая колкая метель.
Из моего окна виднеется посольство Ливии, обнесенное забором.
То, что внутри забора, — их территория. Вокруг зимняя Москва, а в середине — Ливия, с ее кушаньями и традициями.
— Что отец говорил?
— Говорил, что я уже большая.
Значит, взывал к пониманию: «Ты уже большая и все должна понимать». А если Машка отказывалась понимать, то утешал себя: «Вырастешь, поймешь».
— Маша…
— Что?
— Если ты выйдешь замуж, возьмешь меня к себе?
— Само собой…
— Я не буду занудствовать. Я буду покладистая старушка.
Машка помолчала у меня за спиной. Потом спросила:
— А ты видела мои белые сапоги?
— Хочешь, возьми мои.
— А ты? — оторопела Машка.
— А я иногда у тебя их буду брать.
Машка соображает, и я, не оборачиваясь, вижу, как напряжен мыслью ее детский лобик.
— Нет, — отвергает Машка. — Лучше я у тебя их буду брать. В крайнем случае.
Она подходит ко мне, обнимает. Замыкает пространство. Как забор вокруг посольства. А в середине наше с ней государство.
Среда
Колбы с растворами стоят, просвечивая на свету, как бутылки в баре. Моя лаборатория больше не кажется мне обиталищем доктора Фауста. Но и захламленным чуланом — тоже не кажется. Это нормальная, хорошо оборудованная лаборатория в современном научном учреждении. А я — нормальный научный сотрудник, работающий над очередной биологической проблемой. Я уже знаю, что гормон счастья антиадреналин в значительной степени состоит из белка, поэтому толстые люди более добродушны, чем худые. И еще я знаю, что никакого переворота в науке я не сделаю и искусственного счастья не создам, ибо не бывает искусственного счастья. Так же, как не может быть искусственного хлеба.