— Да…
— Здравствуйте, — растерянно произнесла Вероника. Она не умела разговаривать, когда ей не были рады. А ей не были рады. Это очевидно.
— Кто это? — отрывисто, торопливо, напряженно.
— Меня зовут Вероника Андреевна Владимирцева. Я мать девочки Ани Владимирцевой, трех лет.
— Короче, — приказал Егоров.
— У нее вульгарный пиелонефрит или врожденный порок почки…
— Запишитесь на консультативный прием. С собой должны быть рентгеновские снимки.
Разговор был окончен.
— Их нет! — выкрикнула Вероника, чтобы продлить разговор. Чтобы Егоров не положил трубку.
— Сделайте.
— Это невозможно! — снова выкрикнула Вероника.
— Почему? — удивился Егоров, и впервые она услышала человеческие интонации.
— Надо класть в больницу.
— Положите.
— Она не лежит.
— Это несерьезный разговор.
Егоров положил трубку, и затикали короткие, равнодушные гудки отбоя.
Вероника зарыдала. Зав стоял рядом. Его трясло. Ему казалось, будто он схватился мокрыми руками за оголенные провода: столько накопилось в воздухе страстей, так высока была концентрация отчаяния.
Вероника рыдала, положив лицо на стол. Рухнул лик надежды, снова приблизилась козья морда страданий.
— Мне выйти или остаться? — спросил зав.
Помощь могла выразиться в том, чтобы остаться и позвонить самому либо убрать себя и дать Веронике справиться и собраться.
Вероника махнула рукой, что значило: уйти. Зав послушно вышел, но остался стоять возле дверей, чтобы никого не пускать в кабинет. Он стоял с потерянным лицом. Чужое горе достало его сквозь врожденную беспечность, доставшуюся ему по женской линии, через мать и бабку.
Вероника перестала рыдать и просто лежала лицом на столе. Потом подняла лицо, посмотрела на часы. Без четверти три. Она дала себе еще десять минут. Сидела безучастная, отключенная от всего, глядя перед собой и ничего не видя. Когда часы показали без пяти три, она подвинула к себе телефон, набрала номер Егорова, услышала секретаршу.
— Кто спрашивает? — мягко поинтересовалась секретарша.
— Газета… — Вероника назвала свою газету.
— Одну минуточку.
Вероника снова услышала егоровское «да».
— С вами говорит газета… — сухо отрекомендовалась Вероника и еще раз назвала свою газету. Ей было безразлично: торопится Егоров или не торопится, поспевает или опаздывает. Интересы газеты на уровне государственных интересов, а больница — это часть государства.
— Да, — снова повторил Егоров, и это было совершенно другое «да». Это новое «да» означало: слушаю, слушаю вас внимательно, я готов все бросить и выслушать вас от начала до конца…
— Я хочу написать о вас очерк под рубрикой «Люди нашего города». Для этого мне понадобятся ваши три дня, скажем: вторник, среда, четверг, — потребовала, почти постановила Вероника.