— Недавно. Постой, припомню… Ну да, приехала за день до того, как… ваш малец потерялся… Переночевала, а утром рано уехала…
Еще немножко помедлив, Фрол вдруг, ни слова не говоря, сорвался с места, выскочил из дому и побежал к председателю.
Большаков, видимо, только что вернулся откуда-то и, фыркая у рукомойника, умывался.
— Захар… Захар! — воскликнул Фрол, едва переступив порог. — А что, если не утонула Зинка?! А что, если мальчонка не сам потерялся? Вот платок. Егор говорит…
— Погоди, — попросил Захар, вытираясь. — Рассказывай по порядку, не торопясь.
Выслушав Фрола, Большаков налил воды в электрический чайник, ткнул вилку в розетку. Затем сел за стол и потер ладонями уставшее лицо.
— Может быть, и так, — сказал он, еще помедлив. — Мне Мишка рассказывал, что Марфа во время суда стращала Зину всякими божескими карами, запугивала и даже недвусмысленно предупреждала, что если она не будет молчать на суде обо всех ихних делах, то… Поэтому может быть…
— Да что — может быть?! — вскричал Курганов. — Надо ехать в Озерки, брать эту щуку обомшелую за жабры…
— Уплыла уже она, эта щука хитрая. Я только что из Озерков…
— Ну?! — простонал Фрол.
— Чего «ну»? Зина исчезла, мне сразу стукнуло, что парнишка не просто потерялся. А тут как раз и Мишка рассказал, что Зина тогда передала ему один разговор с Марфой, спрашивала, как ей теперь быть… Я тем же часом в Озерки… Да… нету там Марфы. По нашему заезжему двору одни мыши бегают, да Библия на полу валяется.
Через две недели в Зеленый Дол, на имя Митьки Курганова, пришло письмо от… Зины.
«Милый мой Митенька, — писала Зина, — как же мне тяжело тут и муторно… Но это ничего, скоро сойдет благоденствие на меня. Хоть тело мое сейчас страдает, но умом я понимаю, что скоро… скоро сойдет. Только бы вытерпеть все Божьи испытания. А послал мне Бог за отступничество мое и хулу на него распятие на святом кресте… Ничего, Митенька, некоторые, кто искренне раскаивается, выдерживают и такое испытание. А во мне силы прибывают, это я чувствую, потому что раскаялась. И готовлюсь…
Пишу тебе только потому, чтобы ты не беспокоился за сыночка. Он жив и здоров. Я поняла, что должна его отдать во служение Господу. Наша святая матерь говорит, что за это мне простится половина грехов… Меня не ищи, никогда не найдешь, я ушла из сего мира и забыла уже, как меня звали… Писать тебе больше не буду, потому что нельзя мне, невозможно…»
Зина писала словно под дождем — весь листок, вырванный из ученической тетради, был густо закапан крупными каплями. Некоторые слова размылись этими каплями, расползлись, и их почти невозможно разобрать. На конверте стоял штемпель: «Поезд Москва-Владивосток».