Большая дружба у нас велась со сторожем парикмахерской. Все звали его «Паша — Беларусь». Он был огромный, грузный, седой. Почти всегда дремал на крыльце, а зимой — в углу парикмахерской, где за занавеской и спал. Он был совершенно невозмутим и бездеятелен. Когда ему говорили:
— Двери-то скоро отпадут с петель. Приколотил бы.
Он вставал, внимательно осматривал входную дверь. Потом оглядывался на большую поленницу около забора. Доставал изо рта курительную трубку и глубокомысленно изрекал:
— Ничева. Усе в порядке. Дров есть. Двер не надо.
И снова уходил в свой угол. Наша с ним дружба основывалась на обоюдной выгоде. Идею подал Миша. Он увидел у Паши старое, казенное ружье — берданку и выпросил его на один вечер. Этому поспособствовал парикмахер — Иосиф Шмаевич. Он, стараясь повернуть свою голову к сторожу, но, не отрывая глаз от очередного клиента и летающей в руке опасной бритвы, говорил быстро, почти захлебываясь словам:
— И что зе ви себе думаете, Паша? Зачем этот ценный инструмэнт будет валяться под кроватью? Пусть мальчики охотничают. И будут кушать мясо. А може бить, они не забудут и нас? Принесут по кусочку. Что-о-о? Неужели ви не хочете кушать вкусного мяса, Паща?
Заполучив ружье, мы с Мишей сходили на болото и я подстрелил двух уток. Одну из них отдали Паше, а он доверил нам берданку «в длительное пользование». С тех пор мы с Мишей сутками ползали по болотам в поисках дичи. Миша подгонял ко мне уток, а я стрелял из ружья. Охотничья добыча хоть и была очень скромной, но стала большим подспорьем в нашем скудном питании.
Мы не имели понятия о том, кто из нас какой национальности. И никогда об этом не задумывались, пока в леспромхоз не прибыла группа таджиков. Сообщение об этом событии сделал дед по прозвищу «Хиба».
— Экого чуда пригнали. Все, как один, чернущие. Рожи-то блестят, будто голенище. Вот ведь беда-то какая!
И заговорчески оглядев слушателей, которые от удивления пооткрывали рты, доверительно добавил:
— Говорят — все шпиены. В заграницу бегали.
С приездом таджиков заботы у нас с Мишей прибавилось. Были они ни к чему не приспособлены. Не понимали ни одного русского звука. Смотрели на мир огромными, черными, испуганными глазами и молчали. Сначала их водили строем на погрузку леса в вагоны. Но ничего не вышло. Они не умели этого делать. А может, не хотели? Кто знает! Теперь уже некому ответить на этот вопрос.
В конце концов их оставили в бараке, вменив в обязанность заготовку дров для своих печей. Питание в рабочей столовой было плохим и они всегда были голодны.