Молодежи у нас было много и зал, как правило, всегда наполнялся битком. Я любил играть на танцах. Нельзя передать словами то восторженное чувство, которое обуревает музыканта, когда люди повинуясь твоей музыке, то степенно вышагивают под четкое звучание Па-де-катра, то самозабвенно кружатся, повинуясь звучащему вальсу. Волшебство музыки завораживает людей. Вот они только что стояли, обыкновенные и обыденные, скучающие или шутящие, но при первых тактах музыки они настораживаются, а когда пары включаются в танец, люди как заколдованные следуют течению звуков, которые выговаривает баян. В эти сладостные минуты душа баяниста и стонет и радуется вместе с музыкой и действом массы людей, заполнивших зал. Восприятие того, что все это зависит от тебя, до такой степени повышает нервное напряжение и ответственность, что после окончания танца все твое существо наполняется чувством удовлетворения и удачи. Каждый раз после прощального вальса я хватал свой баян и торопился домой, чтобы не быть даже заподозренным в нарушении установленных правил. Так было и в этот вечер. Я возвращался домой по темной уже улице родного села. В одном из старых бараков ярко светилось два окна и слышался какой-то многоголосый разговор. Проходя мимо, я невольно обратил взгляд в ту сторону.
Вдруг из темноты двора выбежала на освещенную из окон дорогу тетя Маша, наша школьная техничка. Она была празднично одета в белую кофту и черную юбку, отчего казалась мне почти незнакомой.
— Что смотришь? Видишь, мы собрались — седни по мужикам нашим память. Взяли их в июне, в октябре уже похоронки пришли. С тех пор в этот день собираемся. Помянем бражкой, да и поревем все вместе. Горе— то не мерянное. У других вон и отслужились и домой пришли, а наши горемычные и пожить не успели. Прямо с лесосеки и в эшелон. Поплясать бы с горя, да музыки нет. Зашел бы на минутку, сыграл бы — просительно закончила она.
Ее последние слова подхватила Шура — трактористка, вихрем вылетевшая из калитки. Она уцепилась за баян и потянула меня к дому.
— Зайди, сынок, поиграй. Зайди, золотко ты наше! Дай бабам поплясать. Душенька горит вся!
Я достал из футляра баян и, заходя на крыльцо, взял первые аккорды. Шура затопала прямо на ступеньках, заухала и вдруг заорала на всю деревню:
Меня миленок целовал,
Когда я с ним прощалася.
На фронте без вести пропал
Я одна осталася.
Распахнулись двери и женщины, находящиеся в комнате, приплясывая, уже отодвинувши стол в угол, кинулись в круг, затопали, замахали руками, закружились. То одна, то другая замирала на месте, напряженно ждала нужный такт мелодии и вдруг истошным голосом, как будто хотела перекричать свое горе и выплеснуть его из души запевала, никого не замечая вокруг.