Зал был забит полностью. Здесь присутствовали и учителя из школы, а вдоль стены выстроились почти все участницы ночной, злополучной пляски.
Когда я, волнуясь как виноватый, не поднимая глаз, сел на привычный стул посреди маленькой сцены и взял первый аккорд, в зале зааплодировали и весело засмеялись. На глазах у меня закипели слезы.
Чтобы скрыть их, я склонил голову на баян и начал играть. Впервые в жизни я заплакал не от обиды, боли или горя, а от незнакомого еще мне чувства близости, любви и благодарности к этим дорогим мне людям.
МИЛОРД — ВИТЬКИН ВОЛКОДАВ
* * *
Однажды осенью, в самый разгар войны, я, возвращаясь из школы, увидел толпу пацанов-дошколят около старого амбара. Они доставали из большой корзины какие-то серые комки и бросали их в стену сарая. Подойдя ближе, я понял, что так они расправляются с новорожденными щенятами и кинулся к корзине. Пацаны деловито доставали из нее последнего обреченного щенка. С трудом мне удалось отобрать его у малолетних исполнителей жестокого приговора взрослых. Я сунул шевелящийся писклявый комочек жизни за пазуху и побежал домой.
Увидев мое приобретение, мать всплеснула руками:
— Куда ты его тащишь? Он еще слепой и, кроме молока, ничего есть не может. Погибнет все равно. Отдай кому-нибудь, у кого есть сука с молоком. Пусть подрастет, потом принесешь обратно.
Может быть, впервые в жизни я не подчинился матери и оставил щенка дома. Кормил из соски. Ночами согревал у себя под одеялом. Позднее в углу у порога бросили обрывок овечьей шкуры, и маленький новосел ночевал там. Однажды ко мне пришел известный деревенский книгочей и эрудит — мой друг Юрка Тагунов. Посмотрев, как щенок аккуратно, не торопясь, даже как-то интеллигентно, доедал в своей плошке кашу, он засмеялся:
— Ты смотри, какой чистоплюй, прямо как какой-то милорд важный.
Эта кличка так и присохла к щенку, его стали звать Милордом, сначала со смехом, а потом уж и по привычке. Деревенские бабы, не слыхавшие такого необычного слова, звали его по-своему, по-русски — Милок. Я построил ему у крыльца большую будку, а мать сшила и набила сеном теплый матрац, но Милорд хотел спать в конуре и скулил все ночи. Тогда я залез в один из вечеров к нему, и, прижавшись друг к другу, мы задремали. Это повторялось несколько раз, пока собака не привыкла к новому жилью.
Через два года Милорд подрос и превратился в огромного пса. Поскольку мы жили в домике на территории школы ФЗО, он по ночам свободно бегал между спальными корпусами, чутко определял чужих. От его размеренного, грозного лая или даже рычания чужаки мигом разбегались. Пес стал вроде охранника и за это был поставлен на довольствие. Каждый день я приносил ему из столовой полведра пищевых отходов, в основном, кашу с бульоном. Это сильно подкрепило Милорда, он взрослел и креп прямо на глазах. Рослый, в то время почти мне до пояса, широкогрудый с мощными лапами, с добрым взглядом серых глаз, гордо бегущий или спокойно стоящий с полным достоинства видом, он вызывал у людей уважение, а коричнево-рыжеватый цвет мягкой шерсти придавал ему особую элегантность. Он никогда не сидел на цепи, но был очень послушен, догадлив и услужлив. Зимой мы с ним возили для скота воду. Он впрягался в санки, на которых стояла большая бочка и весело тащил их к дому. Летом мы пропадали в лесу. С 10 лет я уже приобщился к охоте. Весной и осенью стрелял уток. Милорд не был охотничьей собакой, не доставал подстреленной дичи, бесстрастно рассматривал пробегающих мимо зайцев, с удивлением слушал бормотанье тетеревов. Зато с ним было спокойно в лесу. Часто мы с младшим братом, которому шел седьмой год, беспечно спали среди дремучей тайги под охраной Милорда.