– Капитуляция?! Больно жирно будет! – взвивается Веларде.
Луис Даоис поднимает руку. Альварес видит, что они с французом смотрят друг другу в глаза, как истые профессионалы понимая суть дела.
– Вот, значит, как, – спокойно произносит испанец. – И никаким иным способом это дело не уладить?
Монтолон, выслушав перевод, снова качает головой. Даоис переводит взгляд на Альвареса, но тот лишь пожимает плечами.
– В таком случае вы нам не оставляете выхода… – говорит Даоис, в странноватой улыбке кривя губы.
Капитан волонтеров короны снова предъявляет приказ, подписанный министром О’Фаррилом.
– Будьте благоразумны. Здесь все сказано.
– Эта бумага даже на подтирку не годится! – говорит Веларде.
Альварес, не обращая на него внимания, ждет ответа от Даоиса. Тот глядит на приказ, но не берет его в руки.
– И в любом случае, – просит Альварес, – позвольте увести отсюда моих людей.
По выражению лица Даоиса кажется, будто эти слова были произнесены по-китайски.
– Ваших людей?
– Я имею в виду капитана Гойкоэчеа и рядовых моего полка. Они прибыли сюда не для того, чтобы драться. Полковник Хиральдес особо подчеркивал это.
– Нет.
– Виноват, что – «нет»?
– Не позволю.
Даоис говорит суховато и отчужденно, озираясь по сторонам с таким видом, будто все происходящее перестало его касаться, а сам он перенесся отсюда в какую-то дальнюю даль. «Да, может, они просто рехнулись оба?» – думает Альварес, сам пугаясь своего нежданного умозаключения. Может, и пребывающий в каком-то горячечном возбуждении Веларде, и этот второй, со своей мертвенно-ледяной холодностью, – просто безумцы? На мгновение ему кажется, что он благодаря своему чину и званию сможет воззвать к волонтерам короны и вывести солдат из боя – это ослабит позиции двух маньяков и, как знать, заставит их сдаться на милость французам? Но уже в следующий миг, будто прочитав его мысли, Даоис все с той же странной, блуждающей улыбкой говорит почти вежливо, как бы по секрету и еле слышно:
– Вздумаете здесь воду мутить – застрелю самолично.
Франсиско Уэртас де Вальехо вместе с другими горожанами, толпящимися у пушек, наблюдает за этими переговорами. Юный доброволец стоит рядом с доном Курро и наборщиком Гомесом Пастраной, упершись прикладом в землю, а руки сложив чуть пониже штыка. Не все из того, что говорится, отчетливо доносится до его ушей, однако позиция начальства представляется ясно благодаря выкрикам капитана Веларде, который говорит громче остальных, и тому, как ведут себя обе стороны. Студент в душе уповает, что они достигнут соглашения, не наносящего урона чести. Полтора часа боя заставили его взглянуть на все происходящее несколько иначе. Прежде он не представлял себе, что защищать отчизну – значит скусывать патроны, скорчившись за наваленными на балконе матрасами, или по-заячьи мчаться зигзагами, перемахивая через изгороди и слыша за спиной топот нагоняющих французов. Пропасть отделяет это от раскрашенных батальных гравюр, запечатлевших героическую красоту сражений. Не воображал он себе и луж засохшей крови на земле, вытекших мозгов, неподвижных изуродованных тел убитых, жалобных воплей и стонов раненых, зловония, исходящего от вспоротых животов. Не представлял, какое жестокое удовлетворение будет охватывать при мысли о том, что ты еще жив, а многие – уже нет. Жив и здоров, и сердце бьется, и руки-ноги на месте. Краткая передышка позволяет ему поразмыслить, а итог этих размышлений до того прост, что даже становится немного стыдно: Франсиско хочет, чтобы все кончилось, а он вернулся в дом к дядюшке. С этой мыслью он озирается по сторонам, ища отражение ее на лицах тех, кто стоит рядом, – однако не находит или, по крайней мере, не замечает ничего, кроме твердой решимости и враждебности к французам. И, опасаясь, как бы товарищи не прочли в его глазах, о чем он думает, Франсиско выпрямляется, расправляет плечи, сдвигает брови, стискивает челюсти, придавая себе сурово-непреклонный вид. И по примеру остальных старается с гордым презрением взирать на стоящих в строю французов, среди которых много таких же безусых юнцов, как и он сам. «Вблизи они не кажутся такими грозными», – думает он, хотя не может не отметить, сколь внушителен вид их плотно сбитых и безупречно выровненных шеренг, их нарядных синих мундиров, перекрещенных белыми амуничными ремнями, их ружей, взятых на плечо прикладом вверх, – особенно по сравнению с нестройной, разношерстной, молчаливо-угрюмой толпой испанцев.