Через полчаса полковник Наварро Фалькон, только что извещенный о кончине Дайоса, у себя в кабинете диктует писарю оправдательный рапорт, который будет представлен военному губернатору Мадрида, а потом дальше по инстанциям – Верховной хунте и французскому командованию:
…Хотя я совершенно уверен, ваше превосходительство, что ни один из офицеров вверенного мне корпуса артиллерии не имел ни малейшего касательства к недавнему возмущению и, более того, – воспринимал его с чувством глубочайшей горечи, но действия капитанов дона Педро Веларде и дона Луиса Даоиса, совершенные не иначе как в помрачении рассудка, способны тем не менее бросить тень на всех прочих офицеров, даже не подозревавших, что вышеуказанные лица окажутся способны пренебречь постоянными предостережениями.
Этот доклад по тону и смыслу резко отличается от других донесений, которые тот же самый Наварро Фалькон напишет в последующие дни, когда и в испанской столице, и по всей стране грянет череда известных событий. И последний из этих документов, подписанный полковником в Севилье в апреле 1814 года, то есть уже по окончании войны, будет завершаться такими словами:
2 мая 1808 года упомянутые выше герои Даоис и Веларде стяжали себе бессмертную славу, отсвет которой заставит гордиться и их семьями, и всей испанской нацией.
А пока начальник штаба артиллерии пишет свое донесение, в здании почтамта на Пуэрта-дель-Соль уже заседает трибунал под председательством генерала Груши, которому великий герцог Клеве-Бергский, он же маршал Мюрат, поручил судить мятежников, взятых с оружием в руках. Верховная хунта, то есть испанская сторона, представлена в ней генерал-лейтенантом Хосе де Сексти. Эмманюэль Груши, чья небрежность семь лет спустя станет причиной катастрофы при Ватерлоо, – человек, весьма поднаторелый по части репрессалий: в его послужном списке черными буквами значатся пожар Стреви и казни в Фоссано во время пьемонтского восстания 1799 года. Что же касается Сексти, то он с первой минуты решил самоустраниться, предоставив французам решать судьбу пленников, которых ведут со связанными руками, по одному или малыми группами, но которых не выслушивают и более того – не видят судьи. Груши и его офицеры, превратившиеся в членов трибунала, холодно и бесстрастно решают одну судьбу за другой, вынося смертные приговоры, торопливо оформляемые секретарями. А когда миротворцы, обходившие улицы со словами «Мир! Мир! Все улажено!», возвращаются по домам, уверившись в том, что их убогое посредничество восстановило в Мадриде спокойствие, отделавшиеся от этой докуки французы усиливают размах арестов, и убийства, теряя черты случайности, обретают характер неотвратимого и планомерного возмездия.