– Sortez! Все на выход!
В патио дворца Буэн-Ретиро сторож Феликс Манхель Сенен, 70 лет, ловит взглядом пепельно-серый, набухающий скорым дождем свет небес на западе. Французы только что вытащили его из превращенного в тюрьму сарая, где прежде был склад фабрики фарфора. Там вместе с другими арестантами он провел последние несколько часов. Постепенно привыкая к дневному свету, сторож видит, что наружу извлекли также возчика Педро Гарсию и двоих конюхов из королевских конюшен – Грегорио Мартинеса де ла Торре, 50 лет, и Антонио Ромеро, 42 лет, – все трое под его началом дрались с французами, пока не попали в плен у Ботанического сада. За ними выходят гончар Антонио Коломо, прежде работавший на черепичной фабрике у Пуэрта-де-Алькала, коммерсант Хосе Доктор Сервантес и писарь Эстебан Собола. Все они измождены, ранены или контужены в бою или были избиты, когда их брали в плен. Французы сорвали злобу на Антонио Коломо, вздумавшем сопротивляться, когда за ним пришли в мастерскую, где он прятался, и ему крепко досталось – он весь в крови и едва держится на ногах, так что остальным приходится поддерживать его.
– Allez! Vite![155]
По тому, как солдаты держат ружья, можно догадаться безошибочно об участи арестантов. И, предчувствуя скорую развязку, они разом принимаются молить и кричать. Коломо валится наземь, когда Манхель и Мартинес де ла Торе, отпустив его, пятятся с яростной бранью, пока не упираются лопатками в стену. Рядом с гончаром, который на коленях, шевеля разбитыми губами, беззвучно шепчет молитву, Антонио Ромеро просит о пощаде надрывным криком:
– У меня трое малолетних детей!.. Я оставлю их сиротами… а жену – вдовой!.. И мать-старуху!
Солдаты невозмутимо делают свое дело, завершают приготовления. Лязгают шомпола, забивающие в ствол пули. Писарь Собола, вспомнив, что знает французский, взывает к унтер-офицеру, командующему экзекуцией, твердит, что все они ни в чем не виноваты. На его счастье, юный белокурый сержант вдруг словно бы замечает его.
– Est-ce que vouz parlez notre langue?[156] – удивленно осведомляется он.
– Oui! – вскрикивает писарь с вдохновением отчаяния. – Je parle français, naturallement![157]
Сержант в задумчивости еще некоторое время разглядывает его. Потом молча выдергивает из кучки приговоренных и, подталкивая в спину, уводит назад, в подвал. Солдаты тем временем вскидывают ружья, берут к прицелу. Спускаясь по ступеням, Эстебан Собола – завтра он выйдет на свободу, чудесным образом сохранив жизнь, – слышит за спиной раскат ружейного залпа, обрывающий последний крик его товарищей.