– Кровотечения нет, и кость цела. Главное – через несколько дней не прозевать, если вдруг начнется нагноение. Считай, что дешево отделался.
Франсиско Уэртас провел остаток дня и начало вечера в постели, заботливо укутанный и обихоженный теткой и двумя кузинами – девочками 13 и 16 лет, приносившими ему бульон. Они смотрели на него, как на ожившего Ахиллеса, снова и снова выспрашивая малейшие подробности его приключений. С наступлением ночи, когда девочек услали в детскую, он забылся ненадолго беспокойным сном, однако вскоре был разбужен появлением дядюшки, который вошел к нему с изменившимся лицом, держа в руке лампу. Его сопровождает Рафаэль Моденес, друг семьи, секретарь графини де ла Корунья и второй алькальд Сан-Ильдефонсо.
– Французы обыскивают дома тех, кто принимал участие в мятеже, – говорит он.
– Ружье! – Франсиско Уэртас вскидывается на кровати и тотчас кривится от боли.
Дядюшка и Моденес снова укладывают его на подушки, успокаивают.
– Сюда, я уверен, не придут, – говорит первый. – Никто не видел, как ты входил сюда, и про оружие никто не знает.
– Однако если начнутся повальные обыски, могут нагрянуть… – замечает скептический алькальд.
– Да, в том-то и дело. Так что нам бы на всякий случай надо избавиться от ружья…
– Это невозможно, – жалобно отвечает юноша. – Любого, кто выйдет с ним за порог, сейчас же арестуют.
– Я сначала хотел было разобрать его и запрятать по частям, – говорит дон Франсиско Лоррио. – Но потом сообразил: если начнется серьезный обыск, будет то же самое, если не хуже…
Франсиско Уэртас в отчаянии делает новую попытку подняться:
– Я во всем виноват. Мне и отвечать. Сейчас я покину ваш дом, дядюшка.
– Никуда ты не пойдешь, – останавливает его тот. – Дона Рафаэля осенила счастливая мысль…
– Мы оба в большой дружбе с полковником арагонских волонтеров, – объясняет алькальд. – Попросим его прислать сюда четверых солдат – предлог пусть сам придумает, – и пусть они решат эту задачку. У них французы объяснений не потребуют.
План немедленно приводится в действие. Дон Рафаэль лично занимается всем и добивается более чем благоприятных результатов: спозаранку, едва ли не на рассвете, в доме появляются четверо испанских солдат (причем один – без ружья), и дядюшка Франсиско Уэртас любезно подносит им по стаканчику вина. Когда они возвращаются в казармы, в карманах у них лежит по серебряной монете достоинством в один дуро, а ружье за плечом висит теперь у каждого.
Не у всех, однако, находятся влиятельные друзья, чье заступничество может обеспечить жизнь или свободу. Около часу ночи под проливным дождем через погруженный во мрак город идет под сильным конвоем вереница арестантов – вымокших до нитки, измученных до последней степени вероятия, по большей части босых и полураздетых. Среди них – Моралес, Канедо и Мартинес дель Аламо, из которых никто, по счастью, не замкнул роковой десяток и, значит, не остался лежать на пустыре, примыкающем к лагерю Чамартин, а также писарь Франсиско Санчес Наварро. Из других тюрем и подвалов к ним по пути присоединяют Антонио Масиаса де Гамасо, 60 лет, Доминго Бранью, служащего королевской таможни, офицеров пограничной стражи Ансельмо Рамиреса де Арельяно, Хуана Антонио Серапьо Лоренсо и Антонио Мартинеса, дворцового камердинера Франсиско Бермудеса, а уже почти в точке назначения, на площади Доньи Марии-де-Арагон, – берейтора Хуана Антонио Алисеса, каретника Франсиско Эскобара, дона Франсиско Гальего Давилу, настоятеля церкви Энкарнасьон, которого после боя схватили и сунули в подземелье дворца Гримальди. И там маршал Мюрат сразу после возвращения из Сан-Висенте пожелал своими глазами взглянуть на него. Мюрат пребывал в растерянности, смешанной с дикой яростью: хотя точное число потерь установить пока не удалось, но уже ясно, что они – более чем значительны.