– Скажи, Мишель… Каково это?
– Ты о чем?
Фредерик смущенно улыбнулся. Спрашивать о таких вещах было неловко.
– Скажи, каково это – поднять оружие против кого-нибудь… Врага, я имею в виду. Когда рубишься на саблях, когда наносишь решающий удар.
На губах де Бурмона промелькнула волчья ухмылка.
– Ничего особенного, – просто ответил он. – Кажется, будто мир вокруг тебя перестал существовать… И сердце, и разум служат тебе лишь для того, чтобы ты мог правильно ударить… Дерешься, повинуясь инстинкту.
– А как же противник?
Де Бурмон презрительно пожал плечами:
– Противник – всего лишь острие, которое ищет твою грудь, а тебе надо оказаться искуснее, быстрее и умнее, чтобы отразить его.
– Ты ведь был в Мадриде в мае, как раз во время восстания.
– Да. Но разве это был противник? – В голосе де Бурмона звучало открытое пренебрежение. – Порубить тамошний сброд не составило труда, а главарей мы расстреляли.
– А еще ты дрался с Фукеном.
Де Бурмон ответил неопределенным жестом.
– Дуэль есть дуэль, – сказал он небрежно, словно речь шла о давно известной истине, порядком навязшей в зубах и не требующей долгих рассуждений. – Дуэль – это поединок двух благородных людей, регламентированный нерушимыми правилами и призванный защитить честь обеих сторон.
– Но в ту ночь в Кордове…
– В ту ночь в Кордове Фукен не был моим врагом.
Фредерик недоверчиво усмехнулся:
– Неужели? А кем же он был? Вы обменялись по меньшей мере дюжиной сабельных ударов.
– Разумеется. Мы, друг мой, для того и собрались той ночью в саду. Чтобы обменяться сабельными ударами.
– И все равно Фукен не был твоим врагом?
Де Бурмон покачал головой и затянулся трубкой.
– Нет, – произнес он, помолчав. – Он был противником. А враг – это совсем другое.
– Например?
– Например, испанец. Вот испанцы наши враги.
Фредерик был несказанно удивлен:
– Как же так, Мишель? Ты сказал «испанцы». То есть – весь народ. Ты это имел в виду?
Мишель де Бурмон глубоко задумался. Он долго размышлял, прежде чем ответить.
– Ты ведь помнишь, что случилось в Мадриде, тогда, в мае, – веско сказал он наконец. – Знаешь, во всех этих фанатиках и уличных горлопанах было что-то поистине зловещее. Кто не был там, едва ли поймет… Разве ты не слышал про беднягу Жуньяка – его повесили на дереве и выпотрошили? Или про отравленные колодцы, про наших товарищей, которым перереза́ли горло во сне, про зверства, которые творят партизаны? Запомни как следует мои слова: в этом краю каждая собака, каждая птица и каждый камень – наши враги.
Фредерик не моргая смотрел на пламя свечи, стараясь убедить себя в том, что загорелые, оборванные люди, молча глядевшие вслед войскам от порогов своих беленых, пронизанных жестоким андалусским солнцем домов, и вправду его враги. Попадались все больше женщины, старики и дети. Мужчины, способные держать оружие, давно ушли в горы и теперь скрывались на поросших оливами склонах. Стоя над трупом Жуньяка, командир эскадрона майор Берре произнес жуткие, но справедливые слова: