Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом…
Больше ничего.
Лицо его освещается улыбкой.
– Вот это вы действительно ловко. Это действительно хорошо и умно. Лучше не скажешь. И как этот «Парус» меня всегда потрясает. Каждый раз по-новому, каждый раз иначе. Иногда грустью. Иногда вдохновеньем. Иногда счастьем – до боли. И какой торжественный, волшебный конец. Одни из самых изумительных строк во всей русской поэзии:
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой.
Мне всегда кажется, что это обо мне сказано. – Он взмахивает рукой и повторяет: – А он, мятежный, просит бури…
И вдруг со свойственными ему резкими переходами из одной тональности в другую:
– Что вы гримасничаете? Что вам не понравилось?
– У меня глаза ломит от солнца. Я забыла взять свои черные очки.
– А на что они? Я вот могу прямо на солнце смотреть. – И он действительно уставляется на огненный шар солнца, нестерпимо пылающий на горизонте. – Как орел, смотрю на солнце! А вам очки подавай!
– Видно, я не орлиной породы, – соглашаюсь я. – Я и орлов терпеть не могу. Как и всех хищных птиц. Терпеть не могу. И даже боюсь.
Но моя боязнь птиц нисколько не интересует его. Он вряд ли слышал, что я сказала. Он смотрит вдаль и, кажется, весь поглощен тем, что видит и что чувствует. Он медленно говорит:
– Как мне хочется хоть раз еще все увидеть. И Грасс, и Бельведер. Там, где я был счастлив. И несчастен. Но даже в самые черные, несчастные минуты я всегда чувствовал всю эту красоту и как-то краешком сознания наслаждался ею. А ведь большинство людей вовсе не замечают ее. – Он замолкает на минуту. – Подумать только, – продолжает он, – что мадам де Севинье жалела свою дочь за то, что она живет в отвратительном Провансе, безобразнее которого ничего на свете нет. А Мишле считал Тулон и окрестности Тулона адом. Ведь до Руссо никто не любовался видами природы и даже не замечал захода солнца. Их просто не существовало. Только на картинах, а в жизни, в действительности, их не было. Потом, по Уайльду, «природа стала подражать искусству», и тогда их увидели и начали ими восхищаться. Это у французов, но и у нас, русских, не лучше было…
На обратном пути Бунин непременно хочет зайти в кафе выпить вина. Я отказываюсь.
– Вы же знаете, Иван Алексеевич, – я не могу, меня Жорж ждет.
Но он и слышать не желает:
– Зайти в кабачок совершенно необходимо. Без этого прогулка не прогулка. Ведь это мой первый и, наверно, единственный большой выход. Я обыкновенно обогну раза три сад, выгляну за калитку и назад в свою конуру. Сил нет. Устаю. А сегодня сколько мы с вами отмахали. Почти как в далекие прошлые годы. Неужели вы так жестокосердны и захотите все испортить?