Я не даю ему договорить. Раз для него это так важно, я согласна.
Перед кафе на деревянной стойке – корзины с устрицами.
Рыжеволосый, веснушчатый парень в розовой рубашке открывает устрицы кривым ножом и укладывает их на блюдо со льдом.
– Ишь как ловко работает. Молодец! – восхищается Бунин. – А ведь это нелегко. Я пробовал открыть устрицу. Никак не мог. А он – раз и готово! Без промаха, без осечки.
Парень, понимая, что иностранный господин заинтересовался им, особенно быстро и щеголевато работает ножом.
– Две дюжины, – заказывает ему Бунин. – Самых крупных.
Парень широко улыбается и, взглянув на нас зеленовато-серыми, влажными глазами, с еще большей энергией начинает орудовать ножом.
– Вы заметили, – говорит Бунин, входя в кафе, – что у него глаза похожи на устриц?
– А ведь правда, на устриц, – соглашаюсь я радостно. – Такие странные, будто скользкие, неприятные. Как я сразу не догадалась? На устриц! Будто нарочно у продавца устриц глаза, как две устрицы.
– Запомните, – советует он. – Может пригодиться для рассказа. Я вам дарю эти «глаза, как устрицы». Берите, берите. Я царски богат. Мне не жалко.
За соседним столиком три молодых человека с жаром обсуждают вчерашний футбольный матч, усиленно жестикулируя.
– Посмотрите, как они руками машут, кажется, сейчас заедут друг другу в морду, и как отчаянно горланят. А они просто дружески беседуют. Что значит южный темперамент! А вино совсем приличное и устрицы великолепные. Не хуже, чем в Париже у Прюнье. Пейте… Ведь приятно, когда устанешь, посидеть так в кабачке. А вы артачились.
Внимание его опять занято соседями по столику.
– Мне часто хотелось написать о таких вот французских парнях. Но по-настоящему я не чувствую их, не понимаю до конца… Между нами, русскими, и ними пропасть, они другие, чем мы. Непонятные нам. Мы так же не понимаем их, как и они нас. Одна âme slave[115], приписываемая нам, чего стоит. И все же они по-своему правы – в душах как раз главная разница. В наших и в их душах. У нас души православные, у них души католические, – главное различие между ними и нами – религия, вера. У католиков совсем иное мироощущение, чем у православных. Они все чувствуют по-другому, чем мы. Наши древние иконы действительно окна в рай. У католиков все до ужаса реально, чувственно. На их снятие с креста смотреть нельзя, не содрогаясь. И пылающее, исходящее кровью сердце Христа, и прелестные женственные Мадонны, все это земное, полное земной прелести, земной реальности и земного ужаса и страдания. Даже монахини – подумать только – для них жених, супруг Христос. Терпеть не могу Вячеслава Иванова, а он правильно о монашках сказал: «И каждая с грешной жаждой целует Его в уста», или как там у него, не помню. Но он правильно понял. Он недаром и сам в католичество перешел. Теперь кардинал при папе в Ватикане или что-то в этом роде, шут с ним совсем.