Я, как за спасательный круг, хватаюсь за мелькнувшую в моей голове мысль. Скорей, пока он еще не начал читать письмо.
– Иван Алексеевич, я все думаю о «Лике». Только, пожалуйста, не сердитесь. Обещайте не сердиться.
Он сразу настораживается и высоко поднимает голову. И вот уже его худое, морщинистое лицо выражает не злость, а высокомерие.
– Позвольте узнать, сударыня, что вы думаете о «Лике»? Что-нибудь очень обидное, раз вы просите не сердиться, – издевательски произносит он.
Злосчастный конверт, слава богу, выпал из центра его внимания. И даже из его руки. Он упал на пол и голубеет длинным узким четырехугольником у его ног. Но Бунин не наклоняется за ним. Через минуту он может вспомнить о нем. Надо воспользоваться этой минутой, и я говорю:
– Вы знаете, сколько раз я перечитывала «Лику»…
Да, я не лгу. Я действительно много раз перечитывала «Лику» после того, как написала роман по-французски. Я боялась, что французский стиль, так не похожий на русский, помешает мне хорошо писать на родном языке. И я принялась за изучение «Лики». У кого же лучший язык, чем у Бунина?
Он нетерпеливо морщится и холодно смотрит на меня.
– К делу. Без вступлений. Что вам в ней не нравится?
Я растерянно мигаю, не зная, как найти нужные слова.
– Почти в самом конце… Такое волшебное описание…
Я лечу, как с горы. Сейчас упаду, разобьюсь, навсегда погибну для Бунина. «Критиковать меня вздумали!» Нет, этого он при его самолюбии мне не простит.
Бунин сердито сдвигает брови.
– Чем же вам «почти конец» «Лики» не угодил? – насмешливо спрашивает он.
И я говорю правду.
– Уксусные деревья… – и перевожу дыхание. – Все так прелестно и поэтично, все, как продолжение сна. Так чудесно, «точно по воздуху пошел». И вдруг эта аллея уксусных деревьев.
Эти уксусные деревья действительно каждый раз, когда я перечитывала сон о давно умершей Лике, портили мне все очарование. Какие такие уксусные деревья? Я их никогда не видела, я не могла себе их представить, но чувствовала, что у меня от них сводит рот, будто я глотнула уксуса.
Я опускаю голову. Я боюсь взглянуть на него, увидеть его негодующее лицо.
Но он не негодует, не сердится. Он говорит задумчиво:
– Знаете, пожалуй, вы и правы. Это мне и в голову не приходило. Для меня уксусное дерево все равно что тополь или кипарис – обыкновенное дерево. А для вас, северян, оно не сливается с пейзажем, а назойливо торчит этаким вопросительным знаком, о который разбивается ваше внимание. – И добавляет, помолчав: – Вполне дельное замечание. А что вы так любите «Лику» – мне приятно, я и сам люблю ее больше всего в «Жизни Арсеньева».