Магический, да, именно магический – как и весь его рассказ. Оттого-то я так глубоко взволнована и потрясена. И как мне лестно, что он только мне, мне одной…
Он поворачивается ко мне и внимательно смотрит на меня своими зоркими глазами.
– Что, пробрало, прошибло вас? Плакать вам хочется? Глазки-то у вас, знаю, на мокром месте. Что же, поплачьте, это для здоровья полезно. Ведь трогательно – как тут не заплакать?
Зачем он так холодно, так насмешливо? Я спрашиваю, задыхаясь от волнения:
– А дальше что было? Новую шинель вам сшили?
Он покачал головой:
– Представьте себе, нет. Не сшили.
Я сбита с толку.
– Как так? В чем же вы ходили? Ведь еще была зима.
– Ну конечно, зима. Лютая зима. Ходил в старой, в той же шинели. Все мои гимназические годы в одной и той же. Ведь мне ее, как полагается, на вырост сшили.
– В старой? Как же так? Раз вы ее отдали? Неужели отобрали у нищего мальчика?
– И этого не пришлось. Хотя, конечно, эффектно бы получилось – по Достоевскому: отыскал нищего мальчика, снял с него шинель, да еще в придачу вздул его за слезы моей матери.
– Я не понимаю, – растерянно сознаюсь я. – Чем же все кончилось?
Он затягивается папиросой и следит за ее дымом.
– Чем кончилось? Да ничем! Ничем не кончилось, как ничем и не начиналось. Ведь ничего этого не было. Не было ни нищего мальчика, похожего на нашего теленка, ни подаренной шинели, ни воспаления легких. Все это я тут же сочинил. В одну минуту, чтобы позабавиться. Вы ведь, конечно, когда просили меня рассказать о моем самом добром детском поступке, вспомнили идиотское petit-jeu[117] Фердыщенко – тьфу, какая гнусная фамилия, – рассказы о самом дурном своем поступке на вечере Настасьи Филипповны. В «Идиоте» – так ведь? Вот я и захотел разыграть вас. Вышло даже еще лучше, чем я ожидал. И совсем по вашему Достоевскому. Вы так трогательно, так самозабвенно, умилительно слушали меня, так наивно, бесхитростно, простодушно поверили моей сахарной, сусальной выдумке, что чем не сцена из вашего Достоевского?
Он вдруг начинает, глядя на меня, громко, самодовольно смеяться.
– Нет, до чего забавно, у вас сейчас, по вашему же Достоевскому, «опрокинутое лицо». А я, как у него и полагается, рассказав о добром поступке, сделал дурной – и до чего забавный поступок.
Он продолжает все так же самодовольно смеяться.
– Вывернул перчатку наизнанку. Да заодно и вас. Ведь так?..
Я готова заплакать – уже от обиды. Но сдерживаюсь, кусая губы.
– Нет, – говорю я. – Нет. Вы ошибаетесь. Я очень довольна. Ведь я пришла к вам с целью привести вас в хорошее настроение. Мне это удалось, раз вы смеетесь. Чего же мне еще желать?