В одной из групп таких ребят главными были Роберт и Мануэль, за которыми я таскался повсюду, куда они меня брали. Сами они относились ко мне с глубоким непониманием, однако без негатива – надо думать, я казался им эдакой забавной аномалией. Они носили дорогие кеды и бейсболки с названиями спортивных команд и коротко стриглись под машинку, либо приглаживали волосы назад или расчесывали их в упругие волны с проборами. Я ничего такого не делал. Когда парикмахеры в «Суперкатс» спрашивали отца, как меня стричь, тот отвечал:
– Я же не спец, вам виднее. Стригите так, как считаете нужным.
Еще я был в этой компании единственным очкариком. Мои толстые очки в оправе из лески считались в то время безусловным атрибутом законченных ботаников, а мама как-то не заморачивалась с моим стилем одежды со времен детского сада.
Как-то раз я сидел на корточках на площадке, прислонившись спиной к стене для гандбола[31], и наблюдал за тем, как они пасуют друг другу баскетбольный мяч, отчаянно пытаясь придумать достаточно интересную тему для разговора, которая бы отвлекла их от этого скучного занятия.
Роберт очень забавно принимал пасы – он был значительно крупнее всех нас и двигался с намеренной и обманчивой неуклюжестью циркового клоуна. Его большая голова качалась вверх-вниз, а на круглом лице явно читалось удовольствие. Именно он обычно заводил новый разговор, когда предыдущая тема себя исчерпывала.
– А Майкл гадкий, – сказал Роберт. – Он в носу ковыряется, я сам видел.
Его друзья взорвались безудержным хохотом. Я нисколько не обиделся, поскольку то была правда – я действительно ковырялся в носу, и Роберт вполне мог в какой-то момент случайно это заметить.
– Майкл ковырялся в носу, а потом съел козявки! – продолжил он, в очередной раз метнувшись за мячом.
– А потом высрал козявки! – поддержал Мануэль. Надо сказать, он обычно открывал рот только в тех случаях, когда действительно хотел что-то сказать. Роста он был небольшого, но зато отлично сложен и мог похвастаться видной внешностью – в частности, густыми, жестко уложенными черными волосами и аккуратными ямочками на щеках.
– Погодите, – вмешался я, – Это же ерунда.
Ребята повернулись ко мне с каким-то нерешительным интересом – они-то ожидали, что я отвечу чем-то в том же духе.
– Я вполне допускаю, что вы видели, как я ковыряюсь в носу, – начал я, поднимаясь на ноги. – Но козявки я, естественно, не ем. Кто вообще ест свои козявки?
Ребята нервно переглянулись.
– Но, разумеется, если бы я их ел, то они выходили бы вместе с какашками – это научный факт, – продолжил я. Мне показалось справедливым отметить верную часть их рассуждений. При упоминании какашек ребята снова засмеялись, и я заподозрил, что смысл моих слов от них все же ускользает. – Короче говоря, если уж смеетесь над кем-нибудь, так смейтесь хотя бы над чем-нибудь настоящим, над чем-то, что действительно произошло, – подытожил я