Лежавший на боку король качался из стороны в сторону, постепенно замедляясь, а я выжидательно смотрел на отца.
– Хочешь сыграть еще? – спросил он точно так же, как и всегда.
– Да, – ответил я.
– Хорошо, – произнес он, уже выстраивая свои фигуры обратно на исходные позиции.
Я принялся заниматься тем же.
– Я думал, ты как-нибудь прокомментируешь свой первый проигрыш мне.
Отец невозмутимо продолжал выстраивать фигуры на доске.
– И каких слов ты от меня ожидал?
– Мне казалось, что ты скажешь что-нибудь в духе того, что не зря ты никогда мне не поддавался, – ответил я. – И поэтому теперь я мог быть по-настоящему уверен в том, что действительно победил.
– Так ведь ты и так это знаешь, – возразил папа. – С какой стати мне обращать твое внимание на то, что тебе и так уже известно?
Я почесал в затылке.
– Ну, мне казалось, что, может, ты скажешь, что гордишься мной или что-нибудь в этом роде.
Отец невесело хохотнул.
– Выиграть у меня в шахматы – так себе достижение, – сказал он. – Я не большой мастер.
Первая неделя моего шестого класса началась с объявления мистера Гельмана и миссис Джонсон о том, что было совершено какое-то преступление и что занятия останавливаются до тех пор, пока виновный не признается. Все молчали, так что розовощёкий, лысый и невероятно высокий мистер Гельман вместе с пожилой и сгорбленной миссис Джонсон стали по очереди вызывать к доске Мануэля, Роберта и их друзей и допрашивать их на глазах у всего класса, задавая вопросы типа: «Ну что, Мануэль, не хочешь ли ты нам ничего рассказать?», «Должен сказать, Роберт, ты выглядишь достаточно обеспокоенным», и так далее.
Тут вмешался я.
– А что произошло?
– Они сами знают, – ответила миссис Джонсон.
Я уже не первый год учился в той школе и знал, что тамошние белые учителя недолюбливали черных и мексиканцев. Мне это было ясно, как божий день – учителя обыкновенно говорили с ними гораздо более жестким и холодным тоном и в принципе относились к ним с подозрением. Когда такие ученики поднимали руку, чтобы ответить на заданный учителем вопрос, тот обычно вызывал его к доске с определенным снисхождением и скепсисом в голосе. Да и вообще имена этих детей преподаватели практическим всегда произносили каким-то обвинительным тоном, словно желая унизить их за то, что те чего-то не знают, или наказать за невнимательность. Причем, согласно моим наблюдениям, чем темнее был цвет кожи учащегося, тем хуже к нему в среднем относился преподавательский состав. Я периодически пытался завести разговор на эту тему с Робертом, Мануэлем и другими ребятами, но они явно не горели желанием обсуждать сложившуюся ситуацию.