Слава опустился на диван. Всё вокруг представлялось ему совершенно диким и нереальным. Он не успел толком отрезветь, не успел толком забыть об Оле и их маленьком приключении, когда на него вдруг обрушилось такое известие. Все шаблоны бесед с матерью, которые он строил в голове разом пришли в негодность. Его друг, Родя, тот парнишка с вечной улыбкой на лице… и вдруг, — попытка самоубийства. Почва уходила из-под ног, голова начала кружится не только из-за обилия выпитого. Слава не знал, что сказать, что надо делать.
«Самоубийство» — подлое и мерзкое слово, которое неоспоримо застолбилось рядом с именем брата, ядовитым наростом вновь прокралось в его жизнь. На этот раз, с лучшим другом, которого Слава без зазрения совести мог называть своим братом. От обилия вопросов не хватало кислорода. Оставалось лишь глупо, по-рыбьи открывать рот, выпучив глаза на мать и непроизвольно покрываться краской, будто в этой новости был повинен только он сам.
— Да, — печально ответила мать, не отрывая взгляд от пола. — Порезал вены. Потом испугался. Сам вызвал «скорую». Сейчас с ним всё в порядке. Родители переживают, конечно. Не могут понять, зачем он это сделал? Ведь всё так хорошо было. В Израиль мальчишка съездил…
Это прозвучало так, будто он съездил туда на хороший курорт, а никак не на опасную операцию, во время которой ему старательно переворошили мозги.
— Как он сейчас? Ничего?
— Нормально. Немножко ещё полежит в больнице. Я записала адрес и палату. У них с десяти до двеннадцати посещения и с трёх до пяти. Запиши себе это где-нибудь и сходи, навести своего дружбана.
Последнее слово больно резануло ухо Славы. И ведь вечно так. Мать никогда не может сказать простое слово «друг» в отношении Славы, как-нибудь по-дурацки его не извратив. Может, она просто стесняется этого слова, а может и правда относится с явным пренебрежением ко всем дружеским отношениям, не прошедшим испытание временем и опытом.
— Я завтра схожу. Обязательно.
Слава не мог подняться с дивана. Ноги вдруг стали свинцовыми, в голове тянулся пронзительный звон, обещающий перерасти в мерзкую похмельную головную боль.
— А ты до-скольки завтра учишься? До двух? — В голосе матери промелькнули стальные оттенки. Она выполнила свою главную задачу — сказала о Роде, теперь разговор должен был, обязан был зайти о том, что она видела меньше часа назад.
— Как обычно, — вздохнул Слава. Он понял, к чему последний вопрос. Теперь, после известий о Роде, он ощущал бесконечную вину перед другом и любое третирование от матери готов был воспринять как должное.