— Что ж, я вижу, ты довольно умна. Клянусь, что, покинув это зеркало, не убью тебя.
— Что ж, тогда выходи! — произнесла и приложила ладони к зеркалу.
— Не убью, пока ты в Срединном мире! Слово мое крепко, произнесено и услышано! — быстро дополнил клятву узник и повторил мой жест.
Осознав масштаб неприятностей, возмущенно вскрикнула:
— Ах, ты! — попыталась оторвать ладони от зеркала, но те примерзли ко враз похолодевшему стеклу. Тонкая преграда меж нашими ладонями начала звенеть, как серебряные колокольчики, звук которых разбудил меня этой ночью.
Спустя мгновение с тонким всхлипом зеркало рассыпалось на кусочки и Оберон вывалился в столовую. Падая, он будто ненароком оттеснил меня к столу, на который я рухнула спиной, придавленная его весом. В голове огненными буквами мелькнули строки дневника: «Не брать даров, не есть их пищу, не прикасаться!».
Вот же… он почти лежит на мне! Но, может, не все так плохо? Осторожно вздохнула, от этого моя грудь потерлась о его горячую кожу в обрамлении разорванной рубашки. Я изумленно проследила за тем, как его раны зарастают прямо на глазах.
Голос, ласкающий словно шелк, вкрадчиво прошелся по моему телу:
— Я все же преподнесу тебе дар. Ты запретила мне тебя убивать, но к клятве нужно было добавить «и не причинять вреда иным способом». Впрочем, разве поцелуй, это вред?
Я дернулась, пытаясь скинуть с себя мужчину, но мои запястья уже взяли в плен и прижали к гладкой столешнице.
Его губы обожгли мои. Весь мой самоконтроль рухнул в момент, я извивалась, плавилась, стонала в его руках, прижимаясь к совершенному телу, и захныкала, когда Оберон от меня оторвался. Оставил на столе одну, задыхающуюся, распаленную от страсти, в одежде испачканной его серебряной кровью, которая жгла меня ледяным огнем, одновременно причиняя боль и даря наслаждение. Хотелось растереть ее ладонями по всему телу. А во рту все еще витал привкус замороженных ягод и горьких трав.
В голове билась единственная мысль: «Теперь я точно пропала!». Голос Оберона изменился, от ласкающего тона не осталось и следа. Теперь он был полон злости и презрения, хлестнул по коже, плетью терновника:
— Вот так. Теперь ты сама придешь ко мне. До встречи в сиде Бри-Лейт, смертная!
Без малейшего напряжения он снял тяжелое и совершенно целое зеркало со стены. Повинуясь его жесту, окно растворилось само по себе, будто порывом ветра. Оберон вышел в темный сад и стоило ему ступить на землю, повсюду погасли фонари и свет в соседних домах. В слабом сиянии тонкого печального полумесяца волосы Оберона вспыхивали серебром. Он ушел, и я с ужасом осознала, как на меня накатывает глубокая тоска, как готовое выпрыгнуть из груди, рвется за ним глупое сердце.