Лонгсдейл и Регина Эттингер едва не подпрыгнули и уставились на пиромана, как дети – на святого Николая с мешком рождественских подарков. Но Редферн, не удостоив их и взглядом, смотрел на кардинала, и Бреннон впервые в жизни увидел сочувствие на лице пиромана. Пироман негромко спросил:
– Многих вы потеряли?
– Треть, – ответил Саварелли. Энджел опустил голову, и Маргарет положила руку ему на плечо.
– Вы такое уже видели? – отрывисто спросил кардинал, и пироман молча кивнул. – Где?!
– Перед открытием провала, – пробормотал Редферн. – Тогда удалось убить всех… зараженных. У нас не было вивене, чтобы спастись.
Саварелли сглотнул. Натан его не винил: явление вивене в сиянии благодатной мощи изрядно шокировало бы даже конченого атеиста. Вчера ночью кардинал вцепился в комиссара, как клещ, и Бреннон с большим трудом отбился от настойчивых вопросов насчет ангела во славе и прочей богословской чуши. Он даже не подозревал, что Саварелли вообще во все это верит. С другой стороны, Натан не очень представлял себе, как объяснить служителю церкви, что своим спасением он и его инквизиторы обязаны едва ли не языческой богине.
– Мы должны знать, как это произошло, – мягко сказал Лонгсдейл. – Расскажите, что случилось после нашего ухода.
Саварелли опустил руки на папку и сжал кулаки. Ему было нелегко начать, но никто его не торопил.
– Когда вы ушли, – наконец заговорил кардинал, – я распорядился о допросе рыбаков и их священника, а сам занялся документами приемышей. У нас есть свой архив, и брат Иларио… – Голос кардинала стих. Комиссар не стал спрашивать, что случилось с архивариусом. Помолчав, его преосвященство продолжил: – Он нашел все документы, и я стал их просматривать. К тому же я собирался к дожу и хотел написать несколько писем в другие отделения инквизиции. К счастью, не успел. Кто знает, не прицепилась бы к бумаге эта зараза…
– Прицепилась бы, – отрезал Редферн. – Вы были заражены с того момента, как подошли к рыбе.
– Теперь я и сам знаю, но тогда я ничего не понял. Пока я работал, ко мне поднялись инквизиторы, которые занимались допросом, и сказали, что всем рыбакам и падре вдруг стало худо. Я сам спустился к ним, но на первый взгляд мне не показалось, что с ними что-то не то. Они жаловались на слабость, озноб и одновременно – жар, путались в словах, у двоих уже начался бред. Слава Богу, – тут кардинал перекрестился, – у нас есть свой врач, брат Филиппо, и мы сначала вызвали его. Если б мы послали за другим врачом… – Саварелли поежился.
– Когда вы заперли все окна и двери и повесили ленты? – спросил Лонгсдейл.