— Совершенно верно.
— Хороший был полицейский. Я бы даже сказал, отличный. Я сам давал ему рекомендацию и подписывал благодарности в приказах. Помнится, он работал где-то в южной части города, верно?
— Да, сэр.
— Герман Сакс, наверное, сумел предотвратить больше преступлений, чем целый полицейский отряд за год. Ему удавалось как-то успокаивать народ.
— Да, отец этим отличался.
— Так вы говорите, отрезать у нее руки, — фыркнул Экерт. — А потом родственники этой девчонки нас бы по судам затаскали. Если бы, конечно, об этом стало известно. Да и не только за это. Вот на нас сейчас подал в суд один насильник за то, что ему прострелили ногу в тот момент, когда он с ножом в руке бросился на полицейского. Его адвокат выдвинул какую-то теорию об «альтернативе смерти». То есть вместо того чтобы стрелять в преступника, мы должны были в крайнем случае опрыскать его слезоточивым газом. Или попытаться ласково уговорить не совершать ничего противозаконного. Вот пусть этим газеты бы и занимались. Сколько же интересных заголовков можно было бы придумать! — Он взглянул на часы. Стрелки показывали начало пятого. — У вас на сегодня работа уже закончена?
— Мне надо еще доложить Райму обо всем происшедшем. — Сакс вспомнила про пилу и холодно добавила: — Если точнее, то ему лично в спальню. Это наш командный пункт.
— Командный пункт? В спальне гражданского лица?
— Я была бы вам весьма признательна, сэр, за помощь. Я так долго ждала этого нового назначения.
— Отрезать ей руки! Ну надо же!
Она поднялась и вышла в коридор. Амелия собиралась продолжать свою переподготовку и дальнейшую работу. Правда, чувство облегчения пришло не так скоро, как ей бы этого хотелось.
* * *
Он стоял у окна с темно-зелеными стеклами и наблюдал за возней бездомных собак, рывшихся на пустыре на другой стороне улицы.
Он находился на первом этаже старинного здания, построенного из мрамора еще в начале XIX века. Дом окружали пустыри и угрюмые жилые корпуса — какие пустовали, а в других, скорее всего незаконно, обитали бездомные. А этот красивый особняк пустовал уже долгие годы.
Собиратель костей взял кусок наждачной бумаги и продолжил работу. Он посматривал то в окно, то на свое «рукоделие».
Движения его пальцев были точны. Еле слышный шорох наждака будто что-то нашептывал ему. Ш-ш-ш… Так мать пытается успокоить грудного ребенка.
Лет десять назад, когда Нью-Йорк еще считался городом, где можно было добиться успеха, сюда переехал какой-то безумный художник. Он заполнил сырой двухэтажный особняк проржавевшими и поломанными антикварными шедеврами. Здесь были кованые железные решетки, горы заплесневелой лепнины, витражи, сплошь покрытые паутиной, и даже какие-то несуразные колонны. Кое-что из работ самого художника осталось на стенах дома — так и не законченные фрески в старинном стиле. Тут были изображены дети и взрослые с круглыми невыразительными лицами и пустыми глазами. Они печально смотрели в вечность, словно из их тел кто-то заранее забрал души.