– Ее нужно лечить, – сказала Леночка.
И Наталью отправили на лечение. Два месяца провела она в психдиспансере, откуда вышла спокойной, чуть заторможенной, но в целом довольной и даже румяной. С собой дали горсть таблеток, которые велели употреблять ежедневно.
– Бросай ее, пока не поздно, – зудела Леночка над ухом. – Бросай ее. Зачем она тебе? Найдешь себе потом нормальную, здоровую.
И Леонид все больше склонялся к тому, что в словах матери есть резон, что Наталья ему не пара, никогда ею не была и вряд ли когда-нибудь станет. Что, учитывая ее нестабильное состояние, она может быть непредсказуема, даже опасна. И материны слова казались ему разумными. В конце концов, он имел право на ошибку! Пора бы уже признать это.
И в тот самый момент, когда он собрался было поговорить с женой, чтобы предложить ей разойтись мирно и без взаимных претензий, Наталья вновь объявила, что ждет ребенка. От нее не укрылся быстрый взгляд Леночки, полный злобы, который на этот раз был направлен не на невестку, а на собственного сына.
* * *
Под надрывное завывание похоронного оркестра вынесли гроб, присутствующие погрузились в автобус. Леночка сидела рядом с гробом Мусечки и смотрела в ее мертвое восковое лицо. На ухабах и рытвинах автобус подпрыгивал и с грохотом приземлялся, усопшая кивала в такт, шевелила руками и, казалось, оживала. Леночка каждый раз замирала от ужаса, но через мгновение все возвращалось на свои места: Мусечка – в открытый гроб, Леночка – в мрачную действительность.
«Я – следующая», – с грустью думала Леночка, скорее констатируя печальный факт, чем сокрушаясь от неизбежности смерти. Как это странно – быть всю жизнь ребенком и вот так, сразу, в один миг превратиться в старуху. А ведь она же еще и не жила совсем! У нее не было толком любви, кроме слюнявого, потного, эгоистичного Зингермана. Ни одного настоящего романа, о котором не стыдно было бы вспомнить. Не было даже молодости – ну какая она, молодость, когда с восемнадцати лет она нянчила Ленечку и, по сути, поставила на себе крест? Не было свадьбы, белого платья, даже фотографий ее в юности – и то не осталось. Было несколько, да и те затерялись куда-то. Могла бы уже пожить для себя, так теперь вот эта, деревня, появилась. Тьфу.
Воспоминание о Наталье снова всколыхнуло в душе у Леночки гнев. Никак не могла она принять, а уж тем более полюбить свою невестку. Никак, ну хоть ты тресни!
«Вот она, жизнь, – продолжала рассуждать Леночка, – молодость прошла, даже не задержавшись. А старость подкралась подло, исподтишка и обрушилась с равнодушной жестокостью». Она пыталась заплакать, но слезы не шли – было лишь сухое оцепенение.