И в один из таких вечеров я познакомилась с Милой. Она пришла на Мое Место, явно видя меня, но словно решив не мешать моему уединению, молча расстелила циновку, села и тоже стала смотреть на закат. Я, не выдержав такой наглости, сказала ей, что хотела бы побыть одна. Она очень просто, расслабленно и мило – это я сразу заметила в ней тогда – ответила, что это Ее Место и что она разрешает мне побыть здесь. И добавила, что я и так одна. В смысле, вообще, всю жизнь одна.
Я сразу поняла, что это не очередная любительница, как говорят наши, «потупить в океан». Мы разговорились и подружились в тот вечер. У нас оказалось так много общего! Она тоже сбежала от суеты и бессмысленности. Так же теперь шла навстречу себе настоящей. Отрицала насилие, не употребляла в пищу живых существ. Мы каждый вечер гуляли вдвоем по пляжу, держась за руки – это была дружеская, сестринская нежность. Рассказывали друг другу о пережитых травмах. Делились планами на будущую осмысленную, наполненную жизнь. И постоянно чувствовалась в ней эта расслабленность, которая очаровывала все больше.
Но в один из таких вечеров я почувствовала, что эта расслабленность куда-то ушла. Мила словно скучала и томилась чем-то. Мы немного погуляли по пляжу, и она позвала меня к себе в гости. Я даже удивилась, что мы раньше не были друг у друга в гостях: так я к ней привыкла. Мы пришли в такой же скромный домик, как у всех русских в Гоа. Сидели на полу, пили чай, болтали. Потом Мила достала из шкафчика такой маленький странный как бы кальян. Стеклянную трубочку, наполненную водой, из которой выходила другая трубочка, потоньше, конец которой был прикрыт фольгой с мелкими дырочками. Положила туда какие-то зеленые крошки, подожгла свечой – мы с ней сидели при свечах – и потянула с другого конца трубки густой сизый дым со странным запахом. Затем предложила мне, сказав, что это помогает идти не навстречу себе, а внутрь себя.
Я была настолько очарована моей милой Милой, что согласилась. Сизый дым оказался очень терпким, я закашлялась. Мила сказала затянуться еще и постараться подольше задержать дым в себе. Мне это удалось. И стало очень-очень приятно. И я поняла Милину расслабленность. Точнее, я поняла всю Милу изнутри. Со всей с ее вечной расслабленностью и сегодняшним томлением. Которое на самом деле было моим вечным томлением. Я была внутри Милы. Но при этом я шла внутрь самой себя. Это было сложное, объемное переживание. И очень-очень смешное.
Не помню, сколько мы с Милой сидели на полу обнявшись и смеялись. А потом вдруг смех прошел, и я почувствовала в себе что-то животное – но прекрасное. Мне никогда не хотелось секса с мужчинами, они ведь животные. Хотя сравнение мужчин с животными явно не в пользу первых. А тогда у меня возникло именно животное желание, и оно не имело ничего общего с сексом, который предполагает подчинение мужчине. Желание было сильным, животным, но при этом прекрасным. Потому что рука Мила была у меня между ног. Она сказала, словно прочитав мои мысли: да, мы животные. И это прекрасно! Есть животных нельзя. Но можно делать им приятно. Мы с тобой две маленькие девственно белые овечки. Давай делать друг другу приятно. Я, помню, еще подумала тогда, что это должно быть смешно. Но смешно не было. Было животно – и прекрасно. И мы делали друг другу приятно. И я делала Миле.