А жаль, что Жорж не умел писать стихи. Его „Мадонна“ была плохим переводом с хорошего оригинала. Он узнал и оригинал. Это был, конечно, Гейне[67]. Хотя он не читал его два года, но чудный Генрих так слился с его душой, что сквозил почти во всех его смутных ощущениях.
И Таня могла думать, что Жорж забыл ее в это лето! Но он так мало писал ей: кажется два раза. Почему? Ему казалось, что между ним и Таней лежит невысказанная тайна. Он постоянно носил ее с собою. Кроме нее, все, что он мог написать ей, было так пусто, так лицемерно: точно он лгал, скрывая. А этой тайны он не мог коснуться, — к счастью. Ты знаешь, что смелость и натиск никогда не были его добродетелью. Таня писала ему больше: о своих путешествиях, о кабанах, к [отор] ые собирались в горах вокруг костра, об этих удивительных людях, к [отор] ые живут на Перевале. Но самого главного она не сказала, да и не могла сказать: о тех отношениях, к [отор] ые связывали ее не с перевальцами вообще, а кое с кем из них. Незадолго до нашего последнего прощания ты говорила мне, что скучала в Гел [енжике] о своем Жоржике. Не знаю, м [ожет] б [ыть] (л. 51) первые дни, но скорее ты должна была его забыть. Таня там встретилась с людьми…
Для Жоржа они были всегда предметом глубокого уважения — нет, больше — поклонения. Таня в самые лучшие, глубокие минуты свои говорила с ним о них, и не скрывала своего восхищения. В голове Жоржа все ее переживания, все ее прошлое, как-то само собой отслоилось в три периода: родной лес, курсы, Перевал. И последние были связаны между собой, потому что у толстовцев Таня встретила своих старых друзей. Но она никогда не решалась с откровенной ясностью сказать, что значили они в ее жизни. И в душе Жоржа выросла непоколебимая уверенность, что они значили для нее больше, чем она хотела сказать. Ему представляются три человека. Один из них добр и несчастен. Он женат, и у него милые девочки. Они писали Тане такие трогательные письма. Этот человек должен был любить Таню. Она чувствовала к нему дружбу и сострадание. Ее влияние, ее помощь должны были спасти его — от чего?
Другой — блестящий артист, немного избалованный красавец, аристократ-револ [юционе] р, — тонкая, худож [ественная] душа. Он был холоден к женщинам, но так обаятелен. Тане случалось проводить с ним удивительные часы под звездным небом, в горах. Иногда, ей хотелось… Но только иногда.
Третий был для нее больше всех. Это он преследовал ее мысли так долго и упорно. Это о нем когда-то, много спустя, думал Жорж, когда говорил Тане: „Я люблю тебя. Но если бы пришел человек — орел, к [отор] ый мог бы взять тебя с собою и дать счастье, я отдал бы тебя“. Он тоже был рев [олюционе] р, и тоже красив, как цыган, при всей своей наружной простоте. Он был человек подвига. В жизни не было для него личного счастья. Железная воля, и кроткая душа… И он отстранился от женщин, но для Тани, о, для нее он был… по крайней мере, одним из лучших снов ее жизни.