«Ну, Катька — сука, дешевка, блядь…» — Никита еле сдержался, чтобы не выпалить все это вслух. Вместо этого он походил немного по комнате, бессмысленно натыкаясь на стулья, и неожиданно для него самого грубо отрезал каким-то скрипучим голосом: «Знаете, Лена, не лезьте не в свое дело». Помолчал и добавил зачем-то: «… пожалуйста».
Воцарилось тягостное молчание. Никита подумал, что хорошо бы прямо сейчас уехать в Москву. Но искать такси, ехать на вокзал, доставать билет… Никогда еще ему не было так себя жалко.
«Извините меня, Леночка, я что-то совсем расклеился. Выпить ничего не осталось?»
«Пить больше не надо. Вы успокойтесь. Я вас очень жалею. Хотите, пойдем сейчас спать — вместе?»
И они отправились спать.
Так увенчалось нежной удачей фатальное невезение этой командировки.
Когда Лена разделась и скользнула вдоль него под одеяло, Никиту охватило невиданное чувство покоя — будто он провинился перед кем-то, долго умолял о прощении, валяясь в ногах, и его подняли с колен, и наконец простили. Ее губы и пальцы умело снимали с него тяжкий груз мелких унижений, дурацких забот, бессмысленных споров — но это было умение сестры милосердия, а не шлюхи. Нет, это была не любовь — любовь никогда не бывает абсолютной, в любви всегда полным-полно недомолвок, скрытого соперничества, преодолеваемого физического отвращения, надрыва. Абсолютной бывает только доброта. Его дарили всем, чего ему не хватало, ему позволяли насыщаться, как позволяют насыщаться много дней голодавшему человеку, деликатно стараясь не замечать его сумасшедших движений, его жадности и худобы. Ему подавали милостыню, подавали щедро и не скупясь — и впервые в жизни он понял, что можно подавать и принимать подаяние с достоинством. Все, что происходило с Никитой, не распадалось на серию взлетов и падений, как в мультипликационном фильме с его отрывистой, пародийной сменой кадров, но было единым состоянием исполнения ожиданий и невысказанных просьб. Никита понимал, что нельзя и желать удержать Лену навсегда, как нельзя добиться, чтобы у твоих дверей постоянно дежурила «Скорая помощь». Но ему казалось, что где бы он ни был, она придет к нему, как только ему станет совсем невмоготу.
И тут Никита Владимирович Хрящ постиг сумрачную доброту Петербурга, его фонтанов, дворцов и непогод. Бог знает, какие всадники скакали вчера по его мостовым, до крови расшибая железными копытами голландскую брусчатку; Бог знает, какие руки отгладили перила лестниц чопорных особняков! Но всем отдает этот город свою несравненную красоту; ты можешь бесноваться, сквернословить, грешить — но всегда будут прекрасны и добры к тебе каменные холодные императоры, архангелы и кони…