— Быстрее! — глухой голос отдал приказ, и сразу раздались тяжелые удары. Судя по всему, пытались выбить дверь.
Это не мое дело, если я не приведу помощь, город может погибнуть, так что не время отвлекаться на благородные порывы спасти всех. Этой мантрой я успокаивал себя, пытаясь понять, что тут происходит.
— Оставьте бедный храм в покое, — удивительно спокойный голос раздался из глубины двора.
— Отдавай все ценное, и твой храм останется в покое, — мои глаза привыкли к темноте, и я увидел неприятную компанию из десятка мародеров, подсвеченную одиноким фонарем, висящим у ворот. Самое хреновое — мимо них мне не пройти незамеченным, а другой путь идет уже через портовый квартал и опасность там явно выше, чем кучка отбросов, решившая пограбить. Придется затаиться и ждать, наблюдая как ублюдки грабят храм. На душе стало мерзко до невозможности. Выбор между спасением города и спасением маленького храма, я уже сделал, но почему мне от этого так хреново?
Стук дорожного посоха о камни дорожки сопровождался мелодичным позвякиванием колокольчиков. А уличное отребье продолжало ломать дверь.
— Да что вы возитесь! У него там такой куш, что все богачами станем! — торопил своих людей вожак с неоднократно перебитым носом.
Два звероватого вида мужика обрушивали свои топоры на дверь с каким-то лютым остервенением. Вожак в это время закурил самокрутку, которую пустил по кругу, судя по довольным возгласам, там был какой-то легкий наркотик.
— Не портите дверь. Я сейчас открою, — вновь раздался этот голос, сопровождаемый перезвоном колокольчиков.
— Ну давай быстрее, а то сами выломаем.
— Иду я, иду.
Колокольчики стихли, и через несколько мгновений на пятачок, освещенный фонарем, вышел худой долговязый старик с повязкой на глазах. По его движениям видно было, что его звенящий посох — это палка для ходьбы.
Словно шакалы, мародеры начали его обступать со смешками. А тот лишь стоял и благостно улыбался. Сердце защемило от боли, я вспомнил как такие же уроды пусть и мельче глумились надо мной. Откуда-то из глубины души поднималось холодное пламя гнева. Я хотел сломать каждого из них. Втоптать в мостовую, заставить просить прощение у старика. Не знаю какое усилие воли мне пришлось приложить, чтобы не рвануть в бой прямо сейчас. Когда бешенство спало, я почувствовал вкус крови во рту. В ярости я прокусил себе губу.
— Сынки, если вы хотите помолиться моей госпоже, то вам лучше прийти утром. Сейчас не ее время, — старик стоял, опершись на посох и положив руку на статую каменного змея, свернувшегося в клубок.