— Коль такой стал справный, что аж шкура трещит, то чисти, Ворон, перышки и проваливай отсюда, тролли тебя сожри. Ежели не хочешь тут хрольфских псов дождаться. Жри и проваливай отсюда, говорю, весь дом тобой провонял.
Ворон закусил, избегая встречаться с бабкой глазами, потом порылся в мешке и положил на стол круглую золотую бляшку.
— Возьми, Эйла. В благодарность и на память, — сказал Рагнар.
— Тупой, как пенек. Сказано же, — «юная Эйла!» — сказала бабка, но бляшка исчезла быстрее мухи, которую слизнула лягушка. — Старый Бю, думаю, только сегодня до Норангенфьорда добрался, а то и завтра прихватит. Но тебе, касатик, на это лучше не рассчитывать.
Рагнар порылся в мешке, вытащил из него длинную трубку, к которой с одного конца торчком была приделана трубка покороче. Достал туго набитый и туго завязанный мешочек, развязал его, набил какой-то травой, которую достал из мешочка, ту трубку, что была покороче, подошел к очагу, поднес головню к трубке с травой, а другой конец трубки забрал в рот, а потом выпустил изо рта клуб синего дыма. Юная Эйла принюхалась.
— В травках кое-что понимаю, — сказала она, — но такой не знаю.
— Эта травка очень издалека попала на этот берег. Из той земли, куда я когда-нибудь думаю вернуться.
Рагнар какое-то время продолжал сидеть на лавке, молча пуская дым ртом и носом, потом выбил из трубки золу на пол, закинул свой мешок за спину, прихватил топор и пошел к двери.
— Стой! — юная Эйла, словно и впрямь лет сто скинула, подскочила к нему. — Я что обещала?
— А что обещала? — не понял Рагнар Ворон.
— Становись лицом к двери! — велела старуха, — обещала я тебе, касатик, пинка в зад!
И юная Эйла, в самом деле, отвесила Рагнару Ворону тяжкого пинка в зад, присовокупив: «А теперь пошел прочь, дорога тебе рытвинами, а небо градом!» И Рагнар, не оборачиваясь, пошел по тропинке, ведущей от прибрежного поселка к горам.
Юная же Эйла, дождавшись, пока он скроется из виду, вошла в дом, закрыла за собой дверь и навзничь легла на лавку. Помолчала.
— Больше не будет ничего интересного. Все, делать здесь больше нечего, а больше и не притворяться.
И умерла. А в горах, неподалеку от поселка, послышался ликующий женский хохот.
Вскоре зашедший в дом Старого Бю рыбак, которому было какое-то до Эйлы дело, почуял странный запах, витавший по комнате, и увидел на лавке мертвую женщину, молодую и статную. Ее морщины, шрам на горле, ужасная бородавка, из-за которой ее меж собой звали «Трехглазая Эйла» исчезли без следа. Потом рыбак клялся, что видел сам, как все это словно стекло с лица Эйлы, и людям пришлось ему поверить.