— Ты ведь все поняла, мать? — напрямую спросил Ворон, сев на лавку.
— Конечно. Ты должен еще раз попробовать выполнить за Хрольфа грязную работу.
— Да. Все так. Тогда все сказано.
— Иногда я жалею, что послушалась тебя тогда, — сказала вдруг Гудрун, словно продолжая старый, неоконченный разговор, — что согласилась с твоим выбором тогда. Я плохо успела подумать.
— Почему? — поинтересовался Рагнар, безо всякого, впрочем, любопытства.
— Хотя бы потому, что ты не можешь осесть, завести жену, детей, жить человеком. Потому, что боюсь. Боюсь, что когда-нибудь ты проклянешь меня за это. За тот день. — Гудрун жадно всматривалась в серые с прозеленью глаза ее сына, словно ища ответа. Но поневоле ее взгляд постоянно соскальзывал на свежий шрам на его щеке.
— Я нисколько не чувствую себя обделенным, мать, — сказал Рагнар, не раздумывая. — Нисколько. Ничуть. Ответь мне только на одно — где он сейчас?
Гудрун села рядом с сыном и закрыла глаза. Воцарилась тишина. Рагнар слышал, как высоко над крышей большого дома кричали чайки.
— Ты обогнал его в Валланде. Он ищет тебя по берегу. Когда ты пойдешь в Норангенфьорд, будь особенно острожен, он не глупее тебя. Ты вполне можешь столкнуться с ним там.
— Тогда все. Я пошел. — Рагнар встал, поцеловал мать в лоб и быстро, не оборачиваясь, вышел из большого дома. На пороге он помедлил, оглядывая свой хутор так, словно не видел никогда. Его рука задумчиво гладила дверной косяк. Ворон закрыл глаза. Голоса людей, крики чаек, мычанье скотины, песня северного ветра, теплый луч солнца, запах родного дома — все смешалось и мягко, и тяжело легло на сердце Рагнара Ворона, человека, спорившего с королями. Он усмехнулся, пересек двор и вскоре скрылся из вида.
Так Рагнар Ворон побывал у своей матери.
Глава девятая,
в которой Рагнар Ворон начинает странствие по горам
Тем временем к Нурфьорду подошел человек в синем плаще. Теперь, при свете дня, цвет плаща был виден лучше, так что точнее было бы сказать не просто «синий», а «синий с изморозью». Под плащом виднелся черный, как ночь, кафтан и такого же цвета штаны. Обут незнакомец был в низкие, мягкие сапоги.
Он шел спокойно, откинув капюшон, одной рукой придерживая ремень сумки, перекинутой через плечо. Вторая, правая, отмахивала в такт ходьбе и время от времени, задев полу плаща, показывала рукоять старого меча, висевшего у человека на поясе. Он был черноволос, чернобород, высок и крепок. Цвет лица удивлял своей бледностью, казалось, что человек годы провел, не видя солнечного света. А кто знает, может, и провел. И кому какое дело, собственно?