Офицер мог обращаться с узниками как с последними отбросами, мог оскорблять украинских надзирателей или капо, но ему было не позволено проявлять неуважение к другому эсэсовцу.
Шутцхафтлагерфюрер был важным человеком, но наверняка есть кто-нибудь поважнее, кому доложат об этом происшествии.
Я кинулась бежать, то и дело поскальзываясь на обледенелых дорожках. Щеки и нос у меня онемели от холода, но я неслась по лагерю, пока не оказалась у здания администрации, где находился кабинет гауптшарфюрера.
Там было пусто.
Я поспешила наружу и снова побежала, на этот раз в «Канаду». Гауптшарфюрер говорил с несколькими охранниками – указывал им на неточности в отчетах.
– Простите, герр гауптшарфюрер, – пробормотала я; пульс бешено колотился у меня в ушах. – Можно поговорить с вами наедине?
– Я занят, – ответил он.
Я кивнула и отошла.
Если я ничего не скажу, он не узнает, что́ я видела.
Если я промолчу, шутцхафтлагерфюрера накажут. Может, даже понизят в звании или переведут куда-нибудь. И это определенно пойдет всем нам во благо.
Ну, может быть, не его брату.
Не знаю, что шокировало меня сильнее: тот факт, что я развернулась и решительно направилась обратно в сортировочный барак, или осознание того, что меня волнует благополучие моего начальника.
– Простите, герр гауптшарфюрер, – тихо проговорила я, – но это дело величайшей важности.
Он отпустил своих подчиненных и потащил меня наружу, ухватив за рукав. Ветер завывал вокруг нас, снег кружился вихрем.
– Ты не прерываешь меня во время работы, это ясно? – (Я кивнула.) – Может, у тебя сложилось неверное впечатление, но приказы тебе отдаю я, а не наоборот. Я не допущу, чтобы мои подчиненные думали, будто я…
– Шутцхафтлагерфюрер, – перебила его я. – Он устроил драку в столовой.
Кровь отхлынула от лица гауптшарфюрера. Он быстро пошел в сторону поселка, а завернув за угол, пустился бежать.
Я сжала пузырек с аспирином, так и оставшийся у меня в варежке. Побрела обратно к административному корпусу и вошла в кабинет. Сняла куртку, шапку и варежки, повесила их сушиться на батарею. Потом села и принялась печатать.
Я работала все обеденное время. На этот раз чтение не состоялось, и дополнительная порция еды для меня не появилась. Гауптшарфюрер вернулся только в сумерках. Смахнул снег с шинели и повесил ее, нацепил на крючок офицерскую фуражку, потом грузно опустился за стол и сложил руки домиком перед лицом.
– У тебя есть брат или сестра? – спросил он.
Я посмотрела ему в глаза:
– Была.
Гауптшарфюрер кивнул.
Он нацарапал записку на листе почтовой бумаги и сложил ее конвертом.