– Что тебе приготовить? – прошептала она. – Может быть, жареного цыпленка. С соусом, морковкой в карамели и картофельным пюре? – Глаза ее блестели от слез. – С маслом, я положу большой кусок, он будет как снежная шапка на вершине горы. – Тауба крепче прижала к себе дочь, и голова девочки откинулась назад на нежном стебельке шеи. – Утром, когда ты снова проголодаешься, я приготовлю тебе свои фирменные блинчики с домашним сыром, посыпанные сахаром. Жареную фасоль, яйца, черный хлеб и свежую голубику. Будет столько еды, Сурела, что ты не сможешь съесть все.
Я знала, что некоторые женщины покрепче ходили на кухню и находили еду в мусорных баках. Не знаю, почему их за это не наказывали, – то ли охранники не хотели лишний раз приближаться к нам из-за риска подхватить заразу, то ли никому уже не было ни до чего дела. Но на следующее утро, удостоверившись, что Сура еще дышит, я следом за небольшой группой узниц пошла на кухню.
– Что мы будем делать? – спросила я, нервничая оттого, что мы идем куда хотим по лагерю средь бела дня.
Но ведь мы не пропускали работу. Делать нам здесь было нечего, только ждать. Кому какое дело до того, что мы здесь, под окном кухни, а не в своем бараке?
Окно открылось, и какая-то коренастая женщина вывалила наружу груду отбросов. Картофельная кожура, гуща от суррогатного кофе, шкурки от сосисок и апельсинов, кости от ростбифа. Женщины бросились на землю, как животные, и стали жадно хватать все, что попадет под руку. Поколебавшись всего мгновение, я осталась без самых ценных отбросов, но мне удалось добыть вилочковую кость курицы и горсть картофельных очисток. Я быстро засунула все это в карман и поспешила в барак к Таубе и Суре.
Я отдала очистки Таубе, а та попыталась соблазнить кусочком кожуры свою дочь. Но Сура была без сознания.
– Тогда ты ешь, – велела я Таубе. – Когда ей станет лучше, нужно, чтобы у тебя были силы.
Тауба покачала головой:
– Хотелось бы мне в это верить.
Я достала из кармана куриную кость:
– Когда я была маленькой и мы с моей сестрой Басей чего-то очень хотели – новую игрушку или поехать в деревню, – то заключали сделку. В Шаббат мама готовила курицу, мы брали вилочковую кость и загадывали желание, одно и то же. Так оно не могло не сбыться. – Я протянула Таубе кость, обхватила одну половину рогатки мизинцем, а за вторую взялась Тауба. – Готова? – спросила я.
Кость разломилась в ее пользу. Но это было не важно.
В ту ночь, когда капо пришел забрать мертвецов, первым он вынес тело Суры.
Я слушала, как Тауба, потрясенная утратой, причитает по покойнице. Она уткнулась лицом в одеяло – единственное, что осталось ей от дочери. Но, даже заглушаемые тканью, ее крики превращались в визг; я заткнула уши, но это не помогло. Крики становились кинжалами, нацеленными мне прямо в лицо. Я с удивлением наблюдала, как они пронзают мою дряблую кожу, но из ран не течет кровь, из них вылетает огонь.