– Почему у актеров в старых фильмах такие голоса, будто им челюсти связали проволокой? – спрашивает Сейдж.
Я смеюсь:
– Мало кому известно, но Кэри Грант страдал от дисфункции височно-нижнечелюстного сустава.
– Никто в сороковые не говорил, как шпана из домов на колесах, – размышляет вслух Сейдж. Джимми Стюарт наклоняется к Кэтрин Хепбёрн, и Сейдж произносит за него фразу: – Обещай, что будешь встречаться со мной, Мейбл. Я знаю, ты в другой лиге… но всегда могу начать играть в боулинг по вторникам вечером.
Я усмехаюсь и отвечаю ей за Кэтрин Хепбёрн:
– Прости, Ральф. Я не могу полюбить человека, который думает, что «загрузить посудомоечную машину» – это значит «напоить жену».
– Но, дорогая, – продолжает Сейдж, – что мне делать с этими билетами на гонки?
Кэтрин Хепбёрн откидывает волосы назад.
– А мне какое дело, – говорю я.
Сейдж улыбается:
– Голливуд много потерял.
Она отключает телефон, потому что сестры начнут донимать звонками, как только обнаружат ее отсутствие. Такса посапывает в углу дивана. Экран телевизора вдруг заполняется рекламой. После черно-белой картинки это разноцветье бьет в глаза.
– Наверное, все закончилось, – говорит Сейдж.
Я смотрю на часы:
– Фильм будет идти еще полчаса.
– Я о Райнере Хартманне.
Потянувшись за пультом, я выключаю телевизор:
– Мы теперь не можем получить от твоей бабушки показания в суде или снять их на видео.
– Я могу передать ее слова…
– Это будут показания с чужих слов, – объясняю я.
– Но это несправедливо. – Сейдж, сидя на диване, поджимает под себя ноги. На ней по-прежнему черное платье с похорон, только ноги босые. – Она умерла, а он продолжает жить. Кажется, что все было напрасно. Ей следовало жить дальше, чтобы рассказать свою историю, понимаешь?
– Она это сделала, – замечаю я. – Рассказала тебе, чтобы ты ее сохранила. И теперь, когда она умерла, может быть, настал твой черед.
Мне ясно, что Сейдж не рассматривала смерть бабушки под таким углом зрения. Она хмурится, а потом встает с дивана. Ее сумочка как огромная черная дыра. Трудно представить, что в ней можно что-то найти. Но Сейдж, покопавшись внутри, вытаскивает блокнот в кожаной обложке. Такой мог бы носить в сумке Китс, если бы в его время подобные вещи были в моде.
– Здесь история, о которой она говорила, – та, что спасла ей жизнь. Бабушка снова записала ее после войны. На прошлой неделе она дала мне этот блокнот. – Сейдж садится на диван. – Думаю, ей хотелось бы, чтобы ты ее услышал. Мне тоже хотелось бы.
Когда вам в последний раз читали вслух?
Вероятно, в детстве. И, вспоминая прошлое, вы ощущаете, как уютно вам было тогда, лежа под одеялом или свернувшись у кого-то на руках, пока история опутывала вас своими нитями, как паук паутиной.