, и я исчезну, а потому спрятал бутылочку, пока это средство не сделало свое дело. – Бабушка улыбается. – Я любила этого малыша. – Она вздыхает. – Матери не должны переживать своих детей.
– Пережить родителей тоже не сахар, – отзываюсь я.
Лицо бабушки на мгновение накрывает тень. Потом она подается вперед и обнимает меня:
– Вот теперь ты не лжешь. Я знаю, ты здесь потому, что тебе одиноко, Сейдж. Тут нечего стыдиться. Может быть, теперь мы будем друг у друга.
Те же слова сказал мне Джозеф, понимаю я.
– Тебе нужно подстричься, – заявляет бабушка. – А то тебя и не разглядеть как следует.
Я тихонько фыркаю. Думаю, я лучше пробегу по улице голышом, чем обрежу волосы и выставлю лицо на всеобщее обозрение.
– В том-то и дело, – говорю я.
Бабушка склоняет голову набок:
– Я вот думаю, какое волшебство заставит тебя взглянуть на себя глазами других людей. Может, тогда ты перестанешь жить как чудовище, которое выходит на улицу только с наступлением темноты.
– Я пекарь. Мне приходится работать по ночам.
– Да? Или ты выбрала это занятие из-за часов работы?
– Я пришла сюда не для того, чтобы меня распекали по поводу моего карьерного выбора…
– Конечно нет. – Бабушка протягивает руку и гладит мое лицо, плохую его сторону. Задерживает большой палец на рифленом шраме, чтобы показать мне: ее это не беспокоит, а значит, и меня не должно. – А твои сестры?
– Давно с ними не общалась, – бормочу я.
Это слабо сказано. Я активно избегаю разговоров с ними по телефону.
– Ты знаешь, что они тебя любят, Сейдж, – говорит бабушка, и я пожимаю плечами.
Она не может сказать ничего такого, что убедило бы меня в том, что Пеппер и Саффрон не считают меня ответственной за смерть матери.
На духовке срабатывает таймер, и бабушка вынимает из нее халу. Может, она и устранилась от религии, но культурные традиции иудеев по-прежнему блюдет. Нет такой болезни, с которой не справился бы суп с шариками из мацы; ни одна пятница не обходится у нее без выпечки свежего хлеба. Дейзи – сиделка, которую бабушка зовет своей девушкой, замешивает тесто с помощью миксера и оставляет его подниматься, а потом бабушка сплетает его в косу. Потребовалось два года, чтобы бабушка прониклась доверием к Дейзи и передала ей семейный рецепт, тот же, который использую я в «Хлебе нашем насущном».
– Пахнет хорошо, – говорю я, стремясь сменить тему разговора.
Бабушка бросает первую халу на стол и возвращается по очереди за второй и третьей.
– Знаешь, что я думаю? – говорит она. – Даже когда я не смогу вспомнить свое имя, как печь халы, я не забуду. Мой отец позаботился об этом. Он все время спрашивал меня, когда я возвращалась домой после школы, учила уроки с друзьями или когда мы с ним гуляли по городу: «Минка, сколько сахара? Сколько яиц?» Еще он спрашивал, какой температуры должна быть вода, но это был вопрос с подвохом.