Знаменитые русские о Неаполе (Кара-Мурза) - страница 51

Побывал Яковлев и в Кастелламаре, где жил в «Albergo Imperiale»:

«Мне пришлось довольствоваться комнатою, расписанною фресками, которые хотя и не принадлежат гениальной кисти, однако ж несравненно приятнее для глаз, чем наши однообразные бумажные обои. Комната моя в бельэтаже, но из нее я непосредственно выхожу в сад: каменный пол здесь в уровень с садовой дорожкой, потому что сад разведен на холме, к которому прилегает дом задним фасом».

В Сорренто обе главные гостиницы – «Сирена» и «Дом Тасса» – были, как обычно в летний сезон, переполнены англичанами, и Яковлев жил в скромном отеле «Черный Орел» – «на одной из главных здешних улиц, шагов в пять шириною». Несколько дней Яковлев прожил и на острове Капри:

«Скромная локанда, в которой я поселился, окружена, точно дворец, виноградниками, лиловыми горами и яхонтовым морем. Рыба из этих магических волн удовлетворявшая прихотливому нёбу Лукулла, может похвалиться блистательнейшею генеалогией. За обедом подали мне мурену, такой ослепительной белизны, что не оставалось ни малейшей возможности сомневаться в прямом происхождении ее от тех мурен, которых античные гастрономы откармливали мясом своих илотов».

В путешествиях по неаполитанским берегам Яковлеву не давала покоя загадка гения Сальватора Розы и других итальянских талантов, родившихся в этих местах:

«Эта щедрая почва производит немало поэтов и импровизаторов; ясность здешнего неба сообщается и душе, как будто эта улыбающаяся природа приучает смотреть на жизнь с улыбкою и равнодушием. Можно подумать, что все эти сонеты, канцоны и импровизации созданы посреди восточного покоя, где в продолжение целых столетий, не слышно ничего, кроме шелеста пальмовых листьев да шума морских волн. Я сам уже чувствовал на себе влияние этого магического неба. Я сидел на обломке скалы, как очарованный. Человек не создан жить наедине с горами, с морем, с цветами; но с таким морем, с такими живописными утесами, посреди этой неотцветающей растительности, мне казалось, я мог бы прожить целые годы».

Досаждали русскому путешественнику разве что местные «продавцы антиков»:

«Толпа босоногих зевак в красных шерстяных колпаках, с обнаженными до плеч руками, окружила меня и рассматривала как невидаль. Иностранец для нищих здесь тоже, что сахарная приманка для мух. Но тут нищенство действовало по правилам коммерции. Каждый предлагал мне купить что-нибудь: черепок какой-то глиняной вазы, обломок капителя или просто кусочки мраморных мозаик, найденные где-нибудь в разрушенном храме или в разоренной гробнице. Остроумнейшие, с таинственной улыбкой, предлагали мне бронзовых Приапов, весьма удачно подделанных. В Неаполе существуют фабрики для изделия древностей. Эти заведения поддерживаются в цветущем состоянии примерным усердием британских антиквариев-туристов. Поглядев на все эти вещицы, я отдал должную справедливость искусству, с каким они подделаны. Продавцы обиделись; поглядели на меня с улыбкой сожаления, как на сущего невежду в археологии, или как на человека, добровольно отказывающегося от возможности приобресть сокровища – за бесценок».