22 февраля Герцены и Тучковы вместе ездили в Помпеи; поднимались на Везувий:
«Как все путешественники, мы поднимались на Везувий частью на ослах, частью пешком. Везувий представлял в то время вид огненной реки, что было необыкновенно красиво: некоторые из нас прожгли сапоги, ступая на горячую лаву…»
(Из воспоминаний Н. А. Тучковой-Огаревой.)
23 февраля Герцен узнает о подписании неаполитанским королем Фердинандом II Конституции и присоединяется к демонстрации к королевскому дворцу. В тот же день он наблюдает за освобождением политзаключенных и торжественной встречей их на улицах Неаполя. Герцен вспоминал о тех днях:
«Жизнь, которая распространилась в Неаполе после конституции, нельзя себе представить. Толедо кишит народом с утра до ночи… Все шумят и веселятся; клубы дают обеды и праздники – никто не боится сбирров ‹агентов полиции›. Представьте себе оргию, в которой участвует целый город; это была политическая Walpurgisnacht ‹Вальпургиева ночь›… Люди с восторгом в глазах, с разгоревшимся лицом, со слезами бросались друг другу в объятия, незнакомые останавливали незнакомых и поздравляли».
В те же дни, на фоне всех этих исторических событий, с Герценом происходит в Неаполе трагикомический эпизод – на одном из многолюдных митингов у него выкрали бумажник («портфель») со всеми деньгами и документами:
«Раз возвращаясь домой, я не нашел портфель, в нем были ломбардные билеты, векселя, кредитивное письмо, и к тому же мой пасс ‹паспорт›,–словом, все мое состояние. Что было делать! Я бросился к Ротшильду, к графу Феррети, двоюродному брату Пия IX, к которому имел рекомендательное письмо. Феррети ничего не сделал, только нюхал как-то не по-людски и очень противно табак. Ротшильд велел написать рекомендательное письмо к префекту графу Тофано. Отправляясь к нему, я встретил Спини, редактора „Эпохи“. Спини предложил прежде префекта идти к Микеле Вальпузо, это был революционный начальник неаполитанской черни… Вальпузо сказал, что „если портфель цел и в Неаполе, то его доставят“, и советовал, между прочим, объявить афишами, что я даю сто скудов тому, кто найдет потерянный портфель. На слово „потерянный“ он особенно налегал, говоря, что если будет сказано „украденный“, то его никто не принесет».
Прошло совсем немного времени, и к русскому посольству явился молодой, характерного вида неаполитанец и вернул бумажник Герцена:
«Человек был совершенно нагой, и только на плече болтался клок паруса. Это был худой, оливкового цвета, породистый лаццарони, лет 17, с плоским лбом, с хищными зубами, весь из мускулов, весь обожженный солнцем… Когда я ему дал сто скуди серебром, он не знал, куда их деть, у него не было ни кармана, ни тряпки…»