«Толя? С него станется», — пришла первая мысль.
Свет зажигать не стал: в номере и без того было светло от огромной рекламы кислого и невкусного пива «Лэббатт», установленной на крыше противоположного дома.
— Да!
— Я хотел бы вам сказать, зачем и кому вез Добротвор эфедрин в Канаду! — услышал я незнакомый голос.
— Кто вы?
— Мы можем встретиться в холле через десять минут. Вам достаточно, чтобы одеться и спуститься вниз?
— Кто вы? — выигрывая время, повторил я.
— Отвечу, когда вы будете внизу. — В трубке раздались частые прерывистые гудки.
Я мигом оделся, галстук завязывать не стал — просто натянул на белую рубашку пуловер, а воротничок выпустил наверх. Выходя из комнаты, взглянул на часы — без четверти двенадцать.
В вестибюле, как обычно, шумно, накурено и многолюдно, кутерьма, одним словом: народ поднимался из бара, расположенного в подвальном этаже, открывались и закрывались стеклянные двери ресторана, откуда доносились джазовые синкопы и неясный говор десятков людей. Я, признаюсь, растерялся в этом скопище людей, но головой крутить по сторонам не стал, чтобы не привлекать внимания. Судя по голосу, хотя телефон и искажает интонации весьма значительно, звонивший виделся мне не старым, лет до тридцати, но, по-видимому, заядлым курцом — очень уж типично для любителей крепких сигарет с хрипотцой привдыхал воздух. К тому же незнакомец скорее всего брюнет — говорил он быстро, напористо, нетерпеливо, что свойственно таким людям.
«Впрочем, с таким же успехом он может быть и блондином», — рассмеялся я в душе над собой, понимая, что эти дедуктивные изыски в стиле Шерлока Холмса не больше не меньше как скрытая попытка сбить волнение, обмануть разум, увести его в сторону, чтобы встретить незнакомца спокойно и неторопливо.
— Две минуты наблюдаю за вами, ловко вы управляетесь со своими эмоциями, — раздался за моей спиной голос, почему-то сразу внушивший мне доверие, хотя он, естественно, значительно отличался от услышанного по телефону.
Обернувшись, я расхохотался: передо мной стоял невысокий огненно-рыжий парень в кожаной коричневой куртке и белом гольфе, с широкими, выдававшими спортсмена плечами; его голубые глаза с удивлением уставились на меня. По-видимому, он ожидал чего угодно, но только не такого искреннего веселья. Он враз помрачнел, желваки на удлиненном, но приятном лице задвигались вверх — вниз, и глаза налились густой синевой августовской ночи.
— Извините, это я над собой. Мне пришло в голову представить вас заочно. Реальность отличается от портрета, подсказанного моим воображением…