— Понял, Олег, — довольно осклабился Ласло. — Когда зайти за тобой?
— К семи… Только, гляди, чтоб кадры поблизости не крутились. Не хватало еще и в этом засветиться… Пусть лучше ждут у ресторана, о’кей?
— О’кей, мистер Романько! Ай лав ю!
В своем темно-вишневом олимпийском блайзере, в новенькой рубашенции, купленной зимой в Париже и ни разу не одетой, в серых намертво отглаженных брюках и светлых мокасинах я выглядел никак не хуже сына нефтяного шейха из Объединенных Арабских Эмиратов. Мне не хватало лишь белого «кадиллака» с открытым спортивным верхом и оруженосца.
«Впрочем, с оруженосцем проблем не будет, — едко усмехнулся я, рассматривая себя в старинном пожелтевшем зеркале в отдельном номере на третьем этаже некогда блестящей, а теперь захиревшей гостиницы. — А ведь и впрямь наставник права: выжатый лимон, цвет сохранился…»
Настроение и без того плачевное — мысли об очередной неудаче в бассейне буквально глодали душу — готово было упасть до отметки «катастрофа». Я не любил раздвоенности, а она теперь достигла предела. Я уже взялся за темно-синий галстук, подаренный фирмой, обеспечивавшей нас плавательными принадлежностями, а также одаривавшей разными мелочами, вроде этого галстука, снабженных фирменными знаками, взялся, чтобы развязать его и плюнуть на глупую затею с рестораном, когда в дверь, робко постучав, проскользнул Ласло.
Он, кажется, опешил от моего блистательного вида.
— Ладно, не красна девица, — оборвал я его на полуслове, когда он готов был восхищаться увиденным.
Мы выскользнули из гостиницы никем не замеченные: и наши, и немцы как раз ужинали.
До ресторана «Верховина», куда, я был уверен, поведет меня Ласло, не больше километра, но под гостиницей нас ожидало такси.
Неподалеку от входа в ресторан маячили две девушки, привлекавшие внимание парней. Увидев нас с Ласло, они огорченно и не без зависти окинули их оценивающими взглядами и отвернулись.
— Жужа, — протягивая руку, просто, без жеманства представилась невысокая, с высокой грудью и быстрыми, умными глазами брюнетка.
— О сэрэт ми! — как можно жарче произнес я венгерское «Люблю тебя».
— Так быстро? — уколола девушка, рассмеявшись.
— Он у нас такой! — поддакнул Ласло. — А это — Марина.
Я догадался, что стройная, эдакая ужгородская Твигги[1], соблюдающая строжайшую диету — кофе и сигареты, его пассия.
Столик был заказан, официант почтительно замер, пока мы рассаживались, оркестр находился не близко, но и не далеко, и ничьи спины и головы не закрывали от нас Мишу — пожилого скрипача-цыгана с темно-синими, глубокими заливами под черными, крупными и печальными глазами, округлым брюшком человека, не отказывавшего себе в удовольствии выпить лишний бокал хорошего местного вина. Он был знаменитостью, и слава его не была дутой: играл и пел Миша самозабвенно, виртуозно владея и голосом, и скрипкой.