— Слышу, не глухой.
— Я еще раз повторяю: мне крайне нужно с тобой встретиться. Кое о чем спросить.
— Возьмите газету, там есть ответы на все ваши вопросы, — прохрипел Добротвор и повесил трубку.
— С кем это ты? — спросила Наташка, увидев мое вконец обескураженное лицо. — Что с тобой, Олег?
— Я разговаривал с Виктором Добротвором.
— Это с бывшим боксером? Я сохранила для тебя газету, ты прочти, меня статья просто убила. Как мог такой великий спортсмен так низко пасть!
— Не нужно, Натали, не спеши… Ему и без твоих слов, без твоих обвинений плохо… А я не уверен, что дело было так, как сложилось нынче…
— Я ничего не понимаю. Ты прочтешь статью, и мы тогда поговорим, — сказала Наташа мягко, и в голосе ее я уловил тревогу, и это было хорошо, потому что очень плохо, когда чужая беда не задевает нас. — Я — на кухню ужин готовить, о’кей?
— О’кей! — сказал я и рассмеялся, потому что теперь наконец-то почувствовал себя дома, это словечко было у нас с Наткой как добрая присказка, объединявшая наши настроения.
— Где газета, подруга дней моих суровых?
— У тебя на столе, в кабинете. Так я пошла?
— Вперед, за работу, товарищ!
Я обнаружил статью сразу, едва заглянул на четвертую страницу. Заголовок на полполосы вещал: «Взлет и падение Виктора Добротвора».
Чем дальше читал, тем сильнее поднималась волна раздражения и возмущения на автора, впрочем, не на него самого, — на его кавалерийский темп, на его разящую саблю — до чего безответственно и лихо он ею размахивал. И каждое слово причиняло мне боль, ведь я это знал по себе — одинаковые слова могут быть по-разному окрашены, и палитра у журналиста никак не беднее, чем у живописца. А когда один-единственный черный-черный цвет, это угнетает, рождает чувство протеста — в самой темной ночи есть просветы, нужно только уметь видеть. Правда, спорт для него всегда был тайной за семью печатями. Бывший саксофонист, он в свое время написал письмо в редакцию о неблагополучных делах с физкультурой среди музыкантов; письмо опубликовали в газете. Видно, это дало автору такой мощный эмоциональный заряд, что вскоре он забросил свою трубу, а заодно и распрощался с джаз-бандой, и вскоре фамилия А. Пекарь замелькала на страницах газеты, впервые приютившей его. Он писал бойко, смело берясь за самые сложные темы, но от его писаний за версту несло холодом стороннего наблюдателя, если не сказать — бесстрастного судьи. Увы, в спортивной журналистике такие почему-то встречаются нередко… «Один ли он виноват в этом, — подумал я. — Не учили ли нас, не воспитывали на конкретных примерах, что врага (а кого мы только не записывали в этот разряд!) нужно разоблачать, здесь любые средства — благо, благо для других, кто должен учиться на таких вот фактах ненавидеть ложь, двоедушие, измену, своекорыстие, отход от выверенных оценок и наперед определенных дорог! Мы и по сей день считаем, что с отступниками любого ранга, а Виктор Добротвор был именно отступником, нужно рассчитываться жестоко, чтоб другим неповадно было…»