— Не полезу, — Игорек улыбнулся во весь оскал. — Но… Марусь, будь осторожна, ладно? Ирбисы, они знаешь, какие хитрые? Этот и спрашивать не станет, закинет на плечи и в горах укроет. А там поди найди.
— Ты сейчас вообще о чем?
— Да так… — Игорек щелкнул меня по носу. — Я на всякий случай. И… и не бойся. Я понял. Я люблю тебя. И всегда любил.
Сердце ухнуло в пятки. Опять начинается!
— Да только как сестренку младшую… — оскал Игорька стал еще шире. — И хорошо, что ты тогда не согласилась замуж… не было бы счастья.
А вот это он произнес совершенно серьезно.
— Я дальше не пойду, но ты когда возвращаешься?
— Не знаю, — честно сказала я. — Завтрак. Потом обед. И ужин… может, только вечером, а может, еще время будет.
— Ясно, — Игорек снял с шеи цепочку и мне протянул. — Как идти соберешься, позови. Или ирбиса попроси…
— Зачем?
Тут ведь недалеко совсем и вообще… да я с малых лет по здешним местам гуляла.
— Чужаков много, — спокойно ответил Игорек. — А того мальчишку… его даже дядька Берендей отыскать не сумел.
Прозвучало… не слишком оптимистично.
Оленька Верещагина злилась.
Ей не нравилось здесь. Категорически. Всю ночь она проворочалась, пытаясь приспособиться что к спальнику, в котором было совершенно невозможно спать, что к палатке, что к самому месту, в котором она застряла на ближайший месяц.
А все матушка…
Кто ей донес? Ведь так хорошо получалось. Ненавистный университет окончен, диплом получен, даже с отличием, грамота легла к прочим грамотам, а Оленька, наконец, получила положенную ей долю наследного капитала.
Должна была.
— Дорогая, — сказала матушка ласково, и тогда Оленька поняла, что с деньгами её кинут.
Нет, совсем не отберут, ибо прадед в завещании своем был предельно конкретен, но вот основной доли капитала ей не видать.
— Появилась совершенно уникальная возможность, — матушка смотрела обычным своим оценивающим взглядом, в котором Оленька читала все-то, что матушка думала и об Оленьке, и о никчемности её. — Следует признать, что к науке ты совершенно не способна…
Оленька склонила голову.
Не способна.
Родовой позор… все-то Верещагины были если не гениальны, то умны, куда умнее обыкновенных людей, а вот она, Оленька, неудачной уродилась.
Ей так с самого детства говорили.
И, наверное, были правы, если Оленьку не манил процесс познания, а эта вся научная лабудень лабуденью и казалась.
— Однако в этом тоже свое преимущество. Ты можешь стать неплохой женой, — и вновь в матушкином голосе скользнула тень сомнения. — Во всяком случае, попытаться стоит…
И рассказала, что от Оленьки ждут.