– Я вырос без братьев, тут не мне судить. Наверное, это семья, – добавил Кроуфорд.
– Если я выясню точно, где он был прошлой ночью, и докажу, что не здесь, вам придется его отпустить или, по крайней мере, перевести в нормальную комнату. Договорились? – Я не шутил, но, конечно, мои слова звучали полупрофессионально, и мне хотелось, чтобы последнее слово осталось за мной.
Кроуфорд нерешительно, едва заметно кивнул подбородком.
А я вспомнил напоследок кое-что еще:
– О… и… гм… не общайтесь с ним больше без меня. Или что там обычно говорят адвокаты. – С этими словами я толкнул дверь.
Если в холле ощущался застоявшийся запах сырости, вполне ожидаемый в месте, где собираются люди, катавшиеся на лыжах, то в сушильне пахло кораблекрушением. В этой каморке люди снимали свое пропотевшее мокрое лыжное обмундирование и сушили его ночью, чтобы утром забрать недосохшее. Помещение было герметично закупорено, чтобы тепло и запахи не вытекали наружу: подбитая резиной дверь фукнула при открывании, когда воздушная печать была взломана. Чтобы дышать в такой сырости, нужны жабры. Я почти ощущал, как в нос забиваются споры плесени. Сказать, что здесь воняло немытыми ногами, было бы оскорблением ногам.
Комната узкая и длинная, вдоль стен прямоугольные ящики для обуви с открытыми крышками, полные расшнурованных лыжных ботинок. Из многих торчали, как высунутые языки, наполовину вытащенные стельки, некоторые были вынуты совсем и стояли, прислоненные к стенке, эти издавали ароматы особенно интенсивно. Над ящиками возвышались стойки с лыжными куртками, плащами и внутренностями ботинок, повешенными на крючки для одежды. Перед небольшим водонагревателем размещалась грязная сушилка для одежды, заваленная носками. Самое удивительное, что на полу в этой комнате лежал ковер, который впитывал в себя сырость. Пока я шел, он даже слегка чавкал под ногами, как пропитанная водой губка. Освещением служил горящий нагревательный элемент в дальнем конце помещения над единственным, наглухо закрытым окном. Снег, налипший на него снаружи, не пропускал естественный свет.
Под окном сидел Майкл, примостившись на ящике для обуви, закрытом и украшенном для мнимого комфорта набросанными сверху подушками. Там же стоял поднос обслуживания в номерах с банкой колы и корками от сэндвича. Наручники с узника были сняты, так же как и куртка, рукава закатаны. Репутация Каннингемов как участников акций гражданского неповиновения несколько затмила наши тонкие как тростник фигуры. Проще говоря, никто никогда не путал нас с футболистами. Без пуховой куртки Майкл совсем выпадал из стиля.