Мы могли бы также поспорить с Богомоловым о перебежчиках из Красной армии в РОА накануне Победы. Он это называет моей фантазией. Признаться, и мне это казалось фантазией, но слишком много есть тому свидетельств. К примеру, Н. Толстой-Милославский в книге «Жертвы Ялты» рассказывает о «пробном бое» в Нейловине, на Одере, после которого «к власовцам перешли сто красноармейцев», и изумляется такому его исходу: «…разве не поразительно, что даже теперь, когда Германия доживала последние недели, антикоммунистические русские формирования в Померании и Югославии все еще привлекали значительное количество перебежчиков!» И надо же это как-то объяснить, а не рот мне затыкать. Я это объясняю тем, что не хотелось возвращаться к родным пенатам и любимым колхозам и казалось, что РОА как-нибудь поладит с американцами и другими союзниками, найдет у них прибежище и защиту. Если кто предложит иное объяснение – с глубоким вниманием выслушаю.
К сожалению, в споре г-н Богомолов опускается ниже сортирного уровня, и вместо дискуссии выходит у нас Малый Нюрнбергский процесс, где мой оппонент занимает кресло Руденко, а мне отводит скамью Гесса или Деница:
«В своей статье Г. Владимов высказывает сожаление, что пользующиеся его явными симпатиями генералы Гудериан и Власов не встретились и не объединились для того, чтобы при невмешательстве западных союзников вместе ударить по России».
Я привожу эту фразу как образчик того неандертальского стиля, который, казалось нам, уже вышел из обихода, сменился по крайней мере кроманьонским. Не только не вышел, но еще совершенствуется. В одной фразе – четыре лжи, это же уметь надо!
1. Мои симпатии, явные и тайные, на стороне правды о людях, кем бы они и какими бы ни были.
2. Я не высказываю сожаление, что они не встретились, я пишу: «об этой невстрече оба могли пожалеть».
3. Я не пишу о невмешательстве западных союзников, напротив – не исключаю, что им «пришлось бы вместе с немцами противостоять советским армиям».
4. Я пишу: «Не дать повода Сталину вступить в Европу», а мне советский обвинитель лепит ВМН с конфискацией имущества: «Вместе ударить по России»!!
А еще можно прочесть, что я Гудериана представляю антифашистом, который хотел посадить Гитлера на скамью подсудимых. Может быть, прямиком Смершу сдать? Его, Гудериана, идея получить оперативный простор для войны на одном фронте перефутболивается мне: «Владимов писал, что надо было дать германской армии и РОА оперативный простор…» Если идеи и высказывания исследуемых приписывать исследователям, тогда конец всем исследованиям, конец всякой науке. Это как приписать собачьи условные рефлексы академику Павлову – закроем уж сразу биологию на амбарный замок (да не забыть еще будку академику). Я пишу, что Гитлер до последних дней считал Восточный фронт второстепенным, это есть во многих генеральских мемуарах, – мне приписывают «стремление умалить наше участие в разгроме гитлеровской Германии и суждения о нашей „второстепенности“». Кажется, на Малом Нюрнбергском меня уже пересаживают на пустующее место фюрера. Любая моя фраза перевертывается, извращается до неузнаваемости. Я пишу: «боя не получилось» – мне возвращают: «трогательное братание советских военнослужащих с власовцами». Ну как если бы я сказал, что вот эти два мужика морды друг другу не били, а в милицейском протоколе было бы записано: «Распили поллитру на двоих». Оторопь берет, как подумаешь, что вот таким страшным языком, даже не иезуитским, а палаческим, разговаривали с людьми в Смерше. Не Власов изменил, а ты родину предаешь, вражина. Не Гитлер сказал, а ты говоришь, падло. Не Геббельс подумал, а у тебя, сука, на уме. Что с вами происходит, писатель Богомолов? Да есть ли в Вашей колоде хоть одна карта не крапленая?