— Как у тебя дела? — спросила она.
Он смотрел на неё сквозь сетку от насекомых, которая была натянута снаружи дверного проёма. — Всё хорошо.
Он почувствовал изумление в своём голосе.
— Что-нибудь случилось?
Казалось, он не мог сдвинуться с места, словно прилип к грязному кухонному линолеуму. В квартиру Риты можно было войти только через кухню.
— Как там мама?
— Волнуется, — сказал она. — Не знает, что с тобой происходит. Я бы не приехала вот так, внезапно, но, похоже, у тебя нет телефона.
— Телефон стоит денег, — сказал он, — которых у меня нет.
— Оливер, — сердито сказала она. — Прошло уже три года.
Она имела в виду три года с тех пор, как похоронили отца. В пятьдесят первом. Ноябрь. Дождь. Тогда в тёмном доме на Деодар-стрит лицо матери было бледным и скованным, она скованно говорила и скованно двигалась, стараясь не терять самообладания. Она потеряла его после церемонии в церкви, когда они сидели в чёрном лимузине и ехали вслед за чёрным глянцевым катафалком на кладбище, потеряла его в потоке горьких слёз и упрёков, который пыталась унять Сьюзан. Сьюзан взялась за него чуть позже — когда они стояли под мрачными кронами старых кладбищенских деревьев. С ветвей им на головы падали холодные капли. Гроб опускали в могилу. Сьюзан озлобленно бормотала, вперив глаза в молитвенник — зачем он вообще пришёл на похороны? Почему он так ни разу и не поговорил со своим отцом за десять долгих лет, даже не попытался? Каким надо был» лицемером? — Он был не прав, — промямлил Джуит.
Гроб слегка накренился. Его мрачный остов оловянного цвета с тихим всплеском опустился на дно могилы, в которой уже успела скопиться дождевая вода.
— Он выгнал меня. И обратно не звал.
Услышав «… и в пыль же обратится», Джуит наклонился, поднял пригоршню сырой земли и бросил её на крышку гроба. Он обернулся к ней. Она смотрела на него каменным взглядом, раздувая ноздри.
Счищая глину с пальцев, он ей сказал:
— Я всегда хотел, чтобы он был мной доволен. Мне хотелось этого, как ничего другого. Когда я порвал с ним, это казалось мне концом. Скажи, говорил ли он, что хочет моего возвращения? Хоть когда-нибудь?
— Говорить было незачем. — резко сказала она. — Во всяком случае мне. Оливер, ты когда-нибудь думал о ком-то, кроме себя? Ты вообще можешь себе представить чувства другого человека?
У края могилы стоял мальчик-прислужник с недовольным лицом, который держал черный зонт над священником. Священник закрыл молитвенник и убрал в карман сутаны. Мальчик неуклюже помог сутулому старику надеть макинтош. Поправив четырёхугольную шляпу, священник пожал руки вдове и сиротам, произнёс хриплым голосом традиционные слова в утешение, а затем оживленно засеменил прочь по поросшему травой косогору между рядов покосившихся надгробных камней. Губчатая глина чавкала у него под ногами.