За Садовым кольцом, покинув плебейские Хамовники, Клобуков оказался в старом барском районе элегантных особняков и дорогих доходных домов. Перед революцией здесь была самая буржуазная часть города, и этот дух до сих пор полностью не выветрился.
Дом Марии Кондратьевны был украшен лепниной и эркерами. Раньше здесь, вероятно, проживали присяжные поверенные, крупные чиновники и биржевые маклеры, но сейчас, естественно, бывшие апартаменты превратились в коммуналки. На двери с номером 24 висело четыре таблички. М.К. Епифьевой полагалось звонить три раза.
Вчера открыла не Мария Кондратьевна, а щекастая женщина в папильотках, в линялом халате. По виду – продавщица или, может, приемщица из прачечной. Клобуков перед хамоватыми бабами этого сорта всегда терялся, зная, что чем-то их раздражает.
– Извините. Я, вероятно, не так нажал, – промямлил он. – Мне к Епифьевой…
Но женщина оказалась нестрашная. Приветливо улыбнулась, сверкнув золотым зубом.
– Да слыхала я, слыхала. Чего ей хромать до двери? У меня ноги не отвалятся. Вы заходите, вон ейная комната. А пальто на вешалку можно. У нас по карманам не шарют.
Вот ведь как обманчива бывает внешность, подумал Клобуков.
В коридор выглянула Епифьева, поздоровалась, сказала: «Спасибо вам, Лидочка». Та ответила: «Если чайник поставить – в стенку стукните», и ушла.
– Как вам повезло с соседкой!
– С «эмоционал-домосед-донором» наладить хорошие отношения нетрудно, – произнесла непонятное Мария Кондратьевна. Она была в старомодном жакете с кружевным воротничком, будто собралась в гости. – Прошу вас, у меня всё готово.
Комната у нее была чудесная. Небольшая, но чрезвычайно уютная и очень хорошо обставленная – Антон Маркович даже удивился. Мебель карельской березы, на стенах пейзажи, гравюры и какие-то таблицы, мелко исписанные карандашом, с многочисленными следами от ластика. На самом видном месте висела фотография в золотой раме, с размашистой подписью: прищурившийся лысоватый мужчина в очках, одетый по-дореволюционному.
– Это профессор Юнг, – объяснила хозяйка. – Садитесь в кресло. Вам там будет удобно.
– У вас тут… будто провал во времени, – сказал Клобуков, с удовольствием озираясь. – И название у вашего переулка такое славное – Померанцевский. Даже удивительно. Всё ведь вокруг переименовали. Слева – Метростроевская улица, справа – Кропоткинская.
Епифьева засмеялась.
– Тут вы, что называется, попали пальцем в небо. Сразу видно неприродного москвича. Переулок раньше назывался Троицким. Переименован в честь большевика Померанцева, якобы павшего здесь во время октябрьских боев.