Логи кинул на Брака недоумевающе-обиженный взгляд. То мотнул головой, указал глазами на длинный сверток. Толстяк задумался, припоминая содержимое, потом просветлел лицом и заулыбался. Поправил оголовье Там-Тама, подмигнул багровому глазу, после чего спросил:
– А почему они на солнце злые? Это же пузыри, они тупые. При чем тут погода?
– Не погода, а солнце. Пока на отмели лежат, им это не мешает. А вот наверху их солнце сразу сушить начинает. Медуз сушеных жрал?
– О, точно, – Лысый извлек из кармана увесистый кулек, хапанул горстью медузок и захрустел. Протянул остальным. – Налетайте.
Отказываться никто не стал. Солено-перченые медузки отлично глушат жажду по жаре, только нужна привычка. Ярлан, сноровисто прожевав свою порцию, потянулся за новой, продолжая рассказывать:
– Это в дождь они могут сутками парить, или ночью. А жарким днем быстро теряют воду. Поэтому становятся резвые, как джорки во время гона.
– А какого шарга мы сейчас едем? Ночи бы дождались, или дождя.
– Как ты медуз ночью бить будешь? На ощупь? Они же прозрачные, почти не видно. Да и уходят на глубину обычно. В дождь можно, но муторно и мокро. А вот в солнечную погоду в самый раз. Их ярким светом глушит после воды, недолго правда. Пока сообразят, как раз успеем накрыть. Главное – не тупить и не мазать. – искатель Гряземесов кивнул на гремящие в кузове короткие копья с широченными наконечниками.
Таргу накрыло тенью от Плеши. Машины замедлялись, собирались в одну колонну. Пыля якорями, аккуратно втягивались в исполинский грот под нависающей громадой базальтового плато.
Разговор сам собой угас, все пассажиры кузова разглядывали открывающуюся взору картину.
Северная Подмышка впечатляла. Неизвестно, кто именно в стародавние времена дал ей такое название, но попал он удивительно метко. Плешь на этом месте далеко выдавалась в океан, тянулась отвесной стеной на несколько миль, прежде чем плавным изгибом уйти дальше на юг. Приливы и шторма тысячелетиями подтачивали нерушимый базальт, все глубже и глубже вгрызаясь в камень. Результатом бесконечного труда морской стихии стал огромный скальный грот на стыке побережья и плато, от которого по берегу тянулся широкий галечный пляж, густо заваленный разномастными каменными обломками. Со стороны степи пляж упирался в почти отвесный каменистый подъем. Дальше к северу, милях в трех, берег с пляжем резко уходил в океан, где и обрывался высоким закругленным скалистым мысом, носившим среди кочевников емкое название “Пятка”.
Зажатая между мысом и плато бухта, довольно мелкая и неправильной формы, служила прибежищем для всевозможной морских созданий, спасающихся от участившихся штормов. Волны сюда если и доходили, то сильно ослабленными, теряли свою ярость и бессильно расплескивались по пляжу, разбивались о каменистую осыпь. В приливы пляж затапливало целиком, уходящая вода оставляла за собой лоскутный ковер из гниющих водорослей и неудачливых морских обитателей, на которых жировали прибрежные птицы и немногочисленная живность. Воздух пах ядреной смесью соли, гниющих водорослей, моллюсков и выброшенных на берег медуз. И эйра, который во время отливов испарялся на берегу в таких количествах, что кислый запах отчетливо бил по мозгам, а воздух в Подмышке по ночам светился ярче иных светильников.