Добрая, мягкая минуточка проскочила и исчезла. “Старая по новой, – зло подумал царь, – старая по новой, сука, ждет. Точно. Ведь хотел в двенадцатом году соскочить с концами к другу Сильвио на Капри. Хотел оставить эту гребаную тюрьму молодому парнишечке-премьеру. Не получилось. Волки позорные всюду рыщут. Западные суки-партнеры. Загрызли бы парнишечку, в натуре, вместе с нашей огромной, горячо любимой тюрягой. Падлой буду, загрызли бы. Поэтому «старая по новой», как раб на галерах уже четырнадцатый год…”
Царь совсем было загрустил, но вдруг заметил изменения в своем мысленном лексиконе и рассмеялся. Успокоился. Да, сложись судьба по-другому, сидел бы он сейчас на нарах и ботал по фене. Талант у него, видимо, к этому делу. Но не пропал бы, нет. Правильный человек нигде не пропадет. И вообще – его неожиданная тяга к блатному миру имеет вполне рациональное объяснение. Послевоенное детство, где, как пел Высоцкий, одни “без вести павшие”, а другие “безвинно севшие”, питерский двор-колодец – та же зона в миниатюре, и наконец сама Россия, в которой всегда правил пахан, как бы он ни назывался. Других правителей эта огромная суровая страна не знала, а значит, другие ей и не были нужны.
Следующая страшная правда, оказавшаяся совсем не страшной, состояла в том, что царь не любил людей. Всех. Женщин, мужчин, патриотов, либералов, гомосеков, донжуанов – вообще всех. Проницательный Sekretex постоянно выкидывал его на сайты, где говорилось, что женщина – это не человек. Особенно ему понравилась работа Шопенгауэра, убедительно доказывавшая, что эти существа – нечто среднее между ребенком и взрослым и при отсутствии родственников мужского пола нуждаются в опеке государства. “Еще как нуждаются”, – подумал он, вспомнив своих баб. Мужчин, впрочем, царь не любил не меньше, а может, и больше. Ницше, Фрейд и другие великие умы его в этом только поддерживали. Sekretex услужливо подбрасывал ссылки на сайты с соответствующими цитатами. Самих работ царь, как правило, осилить не мог – времени недоставало и подготовки, но и одних цитат оказалось достаточно. “Животные во время течки не с такой легкостью путают свое сердце и свои вожделения, как это делают люди и особенно бабенки” (Ницше). “Кому не хватает секса – говорит о сексе, голодный говорит о еде, человек, у которого нет денег – о деньгах, а наши олигархи и банкиры говорят о морали” (Фрейд).
Цитат было много, но все они утверждали примерно одно и то же. Человек – это ленивая, лживая, жестокая и лицемерная скотина. Доверять ему – смерти подобно. Верить в него – опасный и глупый юношеский романтизм. Человека можно или запугать, или подкупить. Третьего не дано. Царь был с этим согласен. Уж он-то навидался за жизнь всякого, помнил, как в девяностых лучших друзей за копейку душили. И потом – высокая должность царя убивала веру в людей лучше, чем дихлофос тараканов. Сверху все виднее, вся человеческая подлость. А ничего другого, получается, и нет… В его личном рейтинге цитат первое место безоговорочно занимало высказывание грустного клоуна Чарли Чаплина: “Жизнь – это трагедия, когда видишь ее крупным планом, и комедия, когда смотришь на нее издали”. Очень умный был человек этот Чарли, оттого и такой грустный, наверное…