Она вошла и увидела меня, стоявшего с бутылкой виски на подоконнике перед раскрытым окном. У нее ключи свои были. А я стоял на подоконнике уже минут двадцать. Потому что зачем еще неделю ждать, какой в этом смысл? Попрощаться с родителями и любимой женщиной? Так только душу травить. И потом – взять меня могли в любую минуту, а если бы прощаться начал, точно взяли бы. Так чего тянуть? Жизнь закончена уже, и закончена крахом.
Я стоял перед открытым окном и за неимением возможности попрощаться с родственниками прощался с Москвой. “Прощай, – шептал, отхлебывая виски, – прощай, город, где я прожил всю свою глупую жизнь. Прощайте, сиреневый московский закат и дымы, поднимающиеся из труб ТЭЦ, прощай, метромост над Москвой-рекой, прощайте, погубивший меня Кремль и МГУ, где я учился, прощайте, Лужники по соседству и отчий дом в Леонтьевском переулке. Я был плохим москвичом, дерзким, непослушным, амбициозным, но я был хорошим человеком. Я любил маму, папу, Линду и этот город с его сиреневым закатом, пробками и дымом из труб ТЭЦ. А ты, город, меня не любил. Поэтому я сейчас шагну из окна и вмажусь с разгона в твой равнодушный асфальт – и тебе станет больно на какое-то время. А потом ты меня забудешь. Ты ведь только сцена, тебя не волнуют успех или провал актеров. Сцена всегда имеет успех, в отличие от спектаклей, на ней разыгрывающихся. Так прощай же … И будь ты проклята, Москва!”
Чем больше я пил, тем патетичнее становилось мое прощание. А у меня план такой был: самому шагнуть в пропасть сложно, инстинкт не дает, значит нужно стоять на подоконнике и пить до тех пор, пока не подкосятся пьяные, усталые ноги, а там как повезет – либо в пропасть, либо обратно в пентхаус, в эту поганую, несправедливую, поманившую, но предавшую меня жизнь. Я надеялся, что повезет и в пропасть. Я был очень хитрым и умным мальчиком. Я не учел только одного. Линду. Она открыла дверь своим ключом, я обернулся на скрип, увидел ее, обалдел и испугался. Не за себя, за нее испугался. Мать утонула на ее глазах, теперь я… Да она сама за мной сиганет от отчаяния. Меня шатнуло и повело в сторону улицы. Каким-то чудом я сохранил равновесие, зарычал, оттолкнулся ослабевшими ногами от подоконника и рухнул на пол квартиры.
* * *
Она поняла все по моим глазам в окошке Скайпа. Как-то очень поэтично тогда выразилась, “глаза заклеванного петуха” или что-то в этом роде… Помню, я застыл на несколько секунд, шокированный этим образом, а потом спросил:
– Почему петуха?
– Ну, знаешь, есть такие бойцовские петухи, – ответила она, ничуть не смутившись, – я по телевизору видела. И после того, как один другого заклюет до смерти, у этого другого глаза такие становятся, когда он свою петушиную душу богу отдает…