Ну что же, с врагами поспорим
За счастье народа, друзья!
Тем песня сильнее, чем больше нас в хоре,
Молчать никому — нельзя!
Борьба — это к счастью дорога,
Нам верит любимый народ,
Мы дети рабочих, нас много,
Вперед,
Вперед!
— Но ведь там… — прошептала Назокат. — Что случилось со вторым учителем, этим парнем, про которого ты рассказывал, красавцем, похожим на нашего Масуда? Абиджаном!
— Его убили на днях… Убили.
Звякнули и замолчали струны дутара, Масуд повернулся к матери, она встала — медленно, как будто постарела за эти минуты на много лет.
— Ты куда? — спросил ее отец.
— Собирать вещи… — И вдруг она улыбнулась сыну грустно и робко: — Теперь я знаю, почему ты на рассвете схватился за свой велосипед… Теперь я поняла…
Масуд поднялся:
— Мама!
И Салима поняла, почему Масуд так отвечал ей на заигрывания, полные резвости и фальшивого безразличия. Обиды, которые она услышала в его полушутливых словах, в прочитанных для нее строчках Физули, теперь показались ей ничтожными. Масуд не хотел, чтобы ее надежды укреплялись и расцветали даром. Он благородный парень!
Неужели убили Абиджана? Она и его помнила. Ему, конечно, не сравниться с Масудом, но — видный парень, открытый. Неужели его нет уже? И быть учителем — это так опасно? А Масуд? Он заменит Абиджана? Теперь будут газеты с фотографией Абиджана Ахмедова, с резолюциями против бандитов, принятыми на рабочих митингах, может быть, завтра. Она не верила в это, не хотела верить, представляла себе газеты с траурными рамками, но видела в них фотографию Масуда и даже головой затрясла так, что на нее покосился Махкам-ака.
— Масуд в горы один поедет? — проговорила она.
— Расширится школа, учеников станет больше, тогда Наркомат просвещения пошлет и других. А пока каждый учитель на учете… Не хватает!
— Если бы меня направили, я поехала бы с удовольствием в Ходжикент!
Ей почудилось, что они — вместе с Масудом, там, где опасно, где враги, о которых он пел сейчас в своей песне. Она будет не только учить детей, она в любой миг прикроет Масуда от беды!
— Он поедет, наладит дело и напишет…
— Напишете? — девушка вскинула глаза на Масуда и еще раз тряхнула головой, со всех сторон прикрытой мелкими косичками.
— Конечно, напишу.
Салима вскочила и умчалась в комнату, за Назокат-опа. Масуд сказал:
— Я тоже пойду помогу маме?
— Они сами справятся… Ты садись.
Масуд поспешно сел напротив отца, приготовился слушать.
— Первое… Сними свою гимнастерку. Начиная с этого часа ты — учитель, рядовой учитель. И никто больше — перед людьми. Сам понимаешь, что ты остаешься чекистом, но в Ходжикенте об этом никто не знает и не должен знать. Значит, сейчас оденешься в обычную одежду…