Приехал из Ташкента я
К вам, на свое несчастье…
Шутя это, в насмешку над ней, или серьезно?
Лет семь назад, когда ей, девочке-подростку, легко было скакать по ходжикентским камням и любая дальняя дорога казалась доступной и беззаботной, хоть весь свет исколеси, она почему-то мало ездила и всего один раз была в Ташкенте. Отец женился тогда на дочери татарского купца и повез всю свою семью, с первыми женами и детьми, в большущий город — показать, посмотреть…
Из всего города Дильдор запомнила зеркальную комнату с хрустальной люстрой на потолке. Зеркало, может быть даже не такое уж громадное, висело только на одной стене, но вся комната показалась Дильдор зеркальной. А от люстры она опешила, люстра ее околдовала. Столько было в ней капелек-огоньков от свечей, это сооружение горело ярче солнца! А больше ничего… Нет, если призадуматься, застучат еще копыта извозчичьей лошади с длинным хвостом, завязанным в узел, закрутятся колеса фаэтона, на котором Тамара, нарядная, как шахиня, возила детей в цирк. По зеленой улице на конке катала. А в квартире ее, в самой большой комнате, всегда кипел самовар, блестящий, почти как люстра, и текли голоса и звуки из высокой трубы граммофона.
Детская память бережлива.
Но Масуд пел лучше, сердечней, и он был ближе.
Утром, едва умывшись и причесавшись, Дильдор хотела побежать к дувалу, к школьному двору, но мать напомнила, что надо помолиться бесстыднице. В самом деле… Она присела вместе с матерью на черную кошму, окаймленную золотом, приготовилась шептать слова, посвященные своей любви, потому что она уже была уверена, что влюбилась, но все божественные слова забыла. И ничегошеньки не слышала из слов матери, из ее молитвы. Ей хотелось вскочить и скорее бежать к дувалу, где она ночью была, и сейчас не сомневалась, что там Масуд. Она была порывистой девушкой — как говорится, чуть порежется — обязательно кровь пойдет.
Сбегала, привстала на цыпочки, поглядела — пусто в школьном дворе. Снова вернулась в дом — мать рылась в самом большом сундуке, в своих пожитках.
— Вы чего-то ищете, мама?
— Приданое собираю, — не очень приветливо откликнулась мать.
— Кому?
Мать повернула к ней морщинистое лицо:
— Кому?! Не тебе. Брату твоему — Шерходже. Кому же!
— Да? На ком его собираетесь женить?
— Дочь Кабула-караванщика, Замира, очень подходящая пара…
— Мне она не нравится.
— Тебя не спрашивают! Все голос подают.
— Я так. Простите, мама.
Она спустилась с веранды и побрела к яблоневым деревьям, расставившим ветки в стороны. Ветки были корявые, а яблоки висели на них круглые, красные. Солнце касалось их, и они светились в его лучах налитым соком. Дильдор притянула одно яблоко, самое крупное, к своему лицу, понюхала. Оно собрало и хранило в себе аромат меда и цветов. Дильдор отпустила яблоко, но тут же притянула назад и сорвала. Масуду! Яблоко не отрывалось долго, ей почудилось, что это плохая примета, но тем своенравней она рванула его, уронила и подняла.