И когда наклонилась, увидела вдруг в траве, за кустами, одеяло, помятое и нерасправленное. Как будто на нем спали. Кто? А Шерходжи не было в доме! Шерходжа здесь спал? Возможно, боялся в доме ночевать… Вот странности! Очень много было что-то разных вещей, с которыми не могла справиться ее головка.
Она прижала яблоко к груди, пошла и снова забыла про Шерходжу. Хочет спать на траве — что за беда, какое ей дело? Она о своем будет беспокоиться… Красное яблоко — признак сердечного расположения к человеку, принесет, отдаст Масуду и убежит. А если нет его в школе — положит на веранду. Он догадается. Где он? Нужно погулять еще по саду, может быть, он вернется в школу.
Дильдор присела на берегу арыка, где журчала холодная горная вода. Набрав горсть — глотнула. Студеность проникла в виски, сжала. Ох! Эта вода, чистая, как свет, как ее душа, берет начало из ледников. Только из ледников она бежит ледяная, а из ее души — горячая, ее душа — солнечный родник, и потому вода не замерзает по дороге, дотекает до сада. Да, к корням этих яблонь она подходит под землей, как душа. И к лепесткам роз у дома. Это ее розы, ее яблони, ее горы, она любила их, подняла голову и оглядела все их, вдоль всего небосклона, который они закрывали снизу. Она не променяет их на Ташкент, ни за что! И не надо ей никого!
Но через три минуты она подумала, а что, если она выйдет замуж за парня из Ташкента (за Масуда, конечно, хотя всячески отстраняла его) и будет жить там, в большом, вечном городе?.. А мать? Одна! Что она будет делать здесь? Ужасно! На ресницах Дильдор заблестели слезы. Но… мать ведь собирается женить Шерходжу и станет жить с ним и со снохой. Да. А она уедет в Ташкент. Ведь не будет Масуд коротать свой век в Ходжикенте…
И еще через минуту побежала к дувалу. Может быть, переодеться? Дильдор залетела на веранду и замерла, как будто споткнулась. Мать сидела на веранде и рыдала, уткнувшись в ладони. Рыдала тихо, но безудержно. И Дильдор встала перед ней на колени, забыв обо всем.
— Что случилось, мамочка?
Мать как будто хотела крикнуть на нее сначала, но, увидев ее испуганные глаза, сдержала себя, вытерла слезы своими увядшими руками, от одного вида которых у Дильдор стало больно в груди, и обняла, прижала к себе.
— Ничего…
— Но вы плачете. Да как!
— Боюсь, как бы отца в Газалкенте не забрали в милицию.
— За что? Он все отдал новой власти, и землю, и все!
— Да, тысячи батманов одной земли, сколько скота… Ах-ха-ха! Было время, сколько людей на него работало…
— А он без конца женился! — вырвалось у Дильдор.