— Большие богатства, — глядя в список, повторил Саттаров специально для него.
Грузным телом Нарходжабай качнул стул, на который опустился по знаку саттаровской руки, и усмехнулся:
— Не нищий.
— Да.
— Трудом наживал!
— Мы знаем каким.
— Каким? — огрызнулся бай, собрав морщины у глаз.
— Чужим.
— Люди на вас трудились, — прибавил Трошин.
— Пусть потрудятся на себя, — засмеялся, глянув на него, бай, — а я посмотрю, как у них получится!
— Видите, он всех, кроме себя, считает дураками, — сказал Саттаров товарищу, передавая ему листок для протокола допроса.
Трошин поставил рядом с собой чернильницу, а бай все еще усмехался, кривя рот.
— В Ходжикенте, — не сводя с него взора, начал Саттаров, — сегодня ночью арестован ваш работник Нормат. Он пытался убить ножом председателя кишлачного Совета. Не он ли и учителей убил?
Бай напрягся, усмешка соскользнула с его плоского лица, он дернул плечом, повертел шеей, как будто ему что-то было неудобно, начало резать, но сказал спокойно, даже с зевком:
— А я откуда знаю?
— Вы послали Нормата в Ходжикент?
— Ложь! — крикнул бай, пытаясь встать, но тут же уселся и расставил ноги, чтобы почувствовать себя прочнее. — Клевета!
Он заговорил тише, и даже усмешка снова обнажила пару золотых зубов во рту.
— Нормат… хе-хе… Он неблагодарный работник, я его выгнал!
— Это мы проверим, когда допросим Нормата, — сказал Саттаров.
Нарходжабай вздрогнул, рывком обратился к начальнику и, что есть мочи стукнув кулаком по столу, загорал:
— Что может сказать раб, которому прищемили хвост? Постарается бывшего хозяина втянуть, спрятаться за меня. Но я сказал вам — все это клевета!
— Тише! — прикрикнул и Саттаров. — Если еще позволите себе кричать да стучать, наденем наручники. Подумайте хорошенько. Есть возможность как-то облегчить свою участь, если чистосердечно раскаетесь, назовете сообщников. Заставите их оружие выложить. Снисхождение надо заслужить…
— Я не виноват. Мне не о чем вас просить.
— У вас есть вопросы, Алексей Петрович?
— Одного я не понимаю… Чем именно работнику Нормату мешал Исак-аксакал? За что Нормат решил его убить? Может, Нарходжабай это растолкует нам?
— Ничего не знаю, — ответил бай. — Мне плевать и на Нормата, и на вашего аксакала.
И теперь застыл, замкнулся, держа свою большую голову все так же высоко.
…Ночью Саттаров остановился у открытого окна. Луна тихо плыла по макушкам тополей. Ветер словно поднялся выше, и река успокоилась, шум ее утих и перемешался с шумом тополиной листвы. Взблескивали в отдалении горные пики, где-то там прятался Ходжикент.
Так или иначе завтра в кишлаке откроется школа. Зазвенит звонок. И вот какая мысль пришла этой полночью к Саттарову — а когда-нибудь, в том далеком и счастливом времени, когда школьные звонки будут безбедно трезвонить по всем кишлакам, вспомнит ли кто этот ходжикентский звонок, за который уже заплачено двумя жизнями?